продолжаю расти из нее. Все ее травы, что я собрала в этом городе, прорастают в каждом уголочке моего тела. Я стиснула пальцы, выращенные этой почвой, в кулак — и, слившись с ней воедино, смотрела, как новые травы прорастают уже из меня самой.

Еще через пару дней я возвращалась с работы обычным маршрутом, по пути собирая для ужина сорняки и складывая их в пакет.

Зайдя в очередной парк, я собрала немного корешков хауттюйнии и вдруг заметила сидящего на корточках ребенка.

Подойдя ближе, я поняла, что он выкапывает в земле ямку. Рядом с ним лежала на боку маленькая бледно-голубая птичка и стояло маленькое пенопластовое надгробие. На пенопласте цветными фломастерами было выведено птичкино имя и нарисован ее портрет, а само надгробие со всех сторон украшали цветочки из оригами.

Мальчик выглядел очень серьезным. Потеребив в пальцах пучок хауттюйнии, я решила его окликнуть.

— Что ты делаешь?

Малыш посмотрел на меня.

— Копаю могилу, — ответил он и вновь погрузился в работу.

Как интересно, подумала я. Что бы сказала Бабуля о таком способе оплакивания мертвых птиц? Я вспомнила историю о любимой курочке своего папы, которую недавно пересказывала для Юки.

— А может, лучше тебе это съесть? — как можно мягче сказала я ему в спину.

— Что? — обернулся он. Я присела рядом.

— Жареная птица — это же очень вкусно! Честное слово, я пробовала! Можно, конечно, и закопать ее в землю. Но разве твоя птичка это поймет? Она же не человек. Зачем ей человеческая могила? А вот если ты ее съешь, получится, что она умерла не зря…

Я искренне верила, что помогаю ребенку. Но лицо мальчугана вдруг сморщилось, и он заревел во весь голос. Какая-то женщина, болтавшая с кем-то неподалеку, — видимо, его мать — спохватилась и поспешила к нам. Я тут же вскочила и побежала из парка. Но уже на выходе оглянулась. Вцепившись матери в юбку, малыш продолжал рыдать.

Зачем мне понадобилось убегать, я не знала, но мать малыша наверняка приняла меня за извращенку.

Сама не заметив, я вдруг забрела на какую-то странную, неподвластную моей логике территорию. С одной стороны, я абсолютно уверена в том, что умом не тронулась и психически здоровее чуть ли не всех вокруг. С другой стороны — нормальный ребенок, пообщавшись со мной, плачет навзрыд и заявляет родителям, что я ненормальная. Что происходит?

Стиснув в пальцах пучок хауттюйнии, я быстро шагала по улице.

Живущий в лесу поедает лес. А живущий в городе поедает город. Казалось бы, все логично — и совершенно естественно. Но обычному ребенку об этом лучше не говорить, иначе он забьется в истерике.

Это просто никогда не приходит им в голову. Попытайся они задуматься над этим хоть раз — древняя, первозданная память наконец проснулась бы в них, и они бы поняли, что поедать город, в котором живешь, — это самый естественный способ добиться гармонии между бетоном и собственным телом… Но ведь никто из них даже не пытается!

Не сбавляя шага, я в сердцах откусила пару листиков от зажатой в руке хауттюйнии.

Эту траву я еще никогда не пробовала сырой. Специфическая, дразнящая кислинка разбежалась по языку, и я тут же откусила еще. Мои внутренности дрожали от восторга, знакомясь со вкусом, какого в жизни не встретить в хладных трупиках овощей на полках городских супермаркетов. Смакуя, слюнявя, заглатывая и проталкивая в пищевод частичку окружающего меня Города, я продолжала свое гордое шествие по серому тротуару.

На следующий день, едва мы расположились в конференц-зале, Юки тут же с любопытством сунула носик в мое бэнто.

— Ого… Я смотрю, ты сегодня пируешь?

— О да! Вчера опять пришла посылка из деревни. Чего там только не было! Вот и приготовила кое-что прямо с утра, пока свеженькое. Хочешь попробовать?

— Ты серьезно? Ну… если только совсем чуть-чуть…

— Бери-бери, не стесняйся! Зря, что ли, Бабуля лазила по горам?

Зная, как страстно Юки обожает мои деревенские байки, я подкладывала ей для дегустации одну травку за другой, болтая о горных пейзажах, о травах, щекочущих голые пятки, и огромных жуках, каких в Токио никогда не бывало.

— Ух ты… Вкусно!

— Правда?

Мой план заключался в том, чтобы переманить Юки на свою сторону, не вызывая негативной реакции. Не шокировать, но уважать ее нынешнее восприятие. Затрагивать чувства, основанные на логике и здравом смысле. Будить в ней способность к сопереживанию — и постепенно, маленькими шажочками, затягивать в новый, пока еще непривычный для нее мир.

Мне уже удалось внедрить в нее многие из своих идей по возврату к первозданности. Но этого недостаточно. Я буду бороться за нее дальше и дальше — пока она сама, по собственной воле не перейдет на мою сторону окончательно.

Похоже, теперь я поглощаю Город уже не совсем так, как раньше. И все чаще задумываюсь: после того как Юки окончательно растворится во мне — с каких разговоров стоило бы начать обработку кого-то еще? Все-таки к первым ласкам следует приступать с особой, повышенной осторожностью. Например, словно бы невзначай упомянуть о тоске по дому, охватившей меня, когда я выходила из серого офиса теплым весенним денечком — и внезапно почуяла в воздухе запах лета. Таким сантиментам посочувствует кто угодно. А уже затем подмешивать в разговор размышления о нашей биологической первозданности…

Да, такую историю можно повторять нараспев, как заклинание. Мало-помалу она проникает в тело любого слушателя — и постепенно меняет его изнутри…

Смакуя вареную крапиву с соевым соусом и тунцовыми хлопьями, Юки задумчиво прищурилась.

— Знаешь, Рина… Всякий раз, когда ты рассказываешь о своем детстве в деревне, я испытываю что-то вроде ностальгии. Хотя сама я в деревне никогда не жила и вспоминать мне особо нечего… Странно, правда?

— Такое у многих случается. Кто знает — может, тяга к своей первозданности заложена в наших генах? И кстати, моя Бабуля, помимо дикоросов, иногда присылает еще и курятину. В следующий раз обязательно с тобой поделюсь. А насчет дома в деревне…

Все мое детство в нашей семье соблюдался обычай: каждое лето мы садились в машину — и все втроем уезжали в родную деревню отца, где целую неделю гуляли на фестивале Обон. Петляя по узеньким горным дорогам, мы добирались до огромного деревянного дома, где даже прихожая была просторней, чем моя спальня в Сайтаме, а уж царившая там атмосфера отличалась от городской, как небо и земля. Прибыв туда, я сразу же принималась носиться по дому, изучая, где что находится. Но все его комнаты