я и продолжила. – Я знаю, Константин Владимирович, что идея с заграничными гастролями принадлежала не вам лично, а Расторгуеву и Прихожденкову. Илларион Викторович уже находится в камере предварительного заключения и дает показания.

Хотя Прихожденков на данный момент находился в тюремном госпитале из-за своего ранения, я решила немного приврать для убедительности.

– Следствие также располагает очень подробными показаниями Александра Николаевича Чередниченко. Таким образом, уже многое становится ясным и понятным. Правда, до сих пор неизвестна история убийства директора вашего театра, Владислава Григорьевича Дубовицкого. А я, как уже говорила вам в нашу первую с вами встречу, в вашем кабинете, расследую именно это преступление. И я, Константин Владимирович, очень рассчитываю, что вы расскажите об этом.

– Что… что вы имеете в виду?! – снова воскликнул Трегубенков. – Вы хотите сказать, что это я застрелил Владислава? Да вы с ума сошли!

– Почему же? Разве этого не могло произойти?

– Нет! Не могло!

– Но ведь пистолет у вас имеется, – возразила я, – правда, обращаться с ним вы, по всей видимости, еще как следует не научились.

– Нет, это не так! Это вам уборщица сообщила? Она все наврала!

– Про какую уборщицу вы говорите, Константин Владимирович? – быстро спросила я.

Трегубенков заерзал, но промолчал. Он, конечно, уже понял свой промах, понял, что проговорился. А я решила до поры до времени не поднимать эту тему. Тем более я ничего не сказала ему о том, что Регина жива.

– Ладно, я вам все расскажу, – подал, наконец, свой голос заведующий хозяйственной частью. – Я уже понял, что мне больше ничего не остается, как признаться. Но сразу вам скажу, Татьяна Александровна, что Владислава застрелил не я.

– А кто же? – тут же воспользовавшись благоприятным моментом, спросила я. – Кто застрелил Владислава Дубовицкого?

– Не знаю! Клянусь вам, что не знаю! Но это не я! Поверьте мне!

– Хорошо, рассказывайте дальше.

– Все было так, как я вам и рассказывал еще при нашей с вами первой встрече, там, в театре. Я закончил документацию, отнес ее на подпись Владиславу, а сам уехал домой. Как я уже говорил, у Эльвиры был день рождения, и мы устроили небольшое торжество. После того как я приехал из театра, я больше никуда из дома не выходил. Эльвира может подтвердить, хотя, да, показания супруги не считаются. Было несколько друзей. Но они – на то и друзья. К тому же были в подпитии, и кому какое дело, если я отошел в свой кабинет или в туалет. Полиция же проверяла мое алиби! Расспрашивали всех, кто тогда у нас был!

– Ладно, продолжайте.

– Ну, так вот. Уже довольно поздно мне позвонили. Поздний звонок. Это звонил Расторгуев, Валентин Георгиевич. Он сказал, чтобы я срочно приехал к дому Владислава Григорьевича, но остановил машину, не доезжая квартал.

– Но вы же праздновали, какая машина?

– Кому и когда это мешало? – грустно проговорил Трегубенков. – К тому же лично я и выпил всего чуточку коньяку.

– Вы спросили Расторгуева, что же произошло? Почему вам необходимо было ехать посреди ночи? – задала я вопрос.

– Нет, об этом я его не спросил. Я сразу понял, что произошло что-то очень серьезное. Потому что иначе бы он мне не позвонил. К тому же Валентин Георгиевич сказал, чтобы я поторопился и что он все объяснит при встрече.

– Ну и что же было дальше?

– Я вышел через черный ход, так просто удобнее, до парковки ближе. Сел за руль. Я остановил машину в квартале от дома Владислава, как и просил Расторгуев. Он уже был там и ждал меня. Он сказал, что произошла трагедия, что Владислава застрелили в его же квартире. И что оставлять там тело нельзя. Валентин Георгиевич попросил помочь. Он сказал, что будет лучше, если тело обнаружат в служебном кабинете Владислава.

– Вам не показалось странным такое объяснение?

– Показалось, но я был просто… в шоке. Потому что, когда я поднялся в квартиру Дубовицкого и увидел там его… Владислав сидел в кресле… К тому же Валентин Георгиевич намекнул на какие-то обстоятельства, связанные с заграничными гастролями. А я не стал подробно его расспрашивать. Я вообще старался особенно не вникать во все, что было связано с этим проектом.

– И что же вы должны были сделать? – спросила я.

– Валентин Георгиевич сказал, что он все продумал. Он дал мне ключ от квартиры Владислава, вытащил из своей машины легкую инвалидную коляску и сказал, что я смогу вывезти на ней Владислава из квартиры и погрузить в свою машину. А потом доставить тело в театр, в кабинет и посадить его в кресло. Таким образом, можно было бы направить следствие по ложному пути. Ну, то есть скрыть то обстоятельство, что убийство произошло в другом месте.

«Но зачем начальнику Управления культуры направлять следствие по ложному пути? – подумала я. – А может быть, он кого-то покрывает? Возможно, он просто вынужден это сделать по какой-то причине».

– Я все сделал так, как велел Валентин Георгиевич, – продолжал свой рассказ Трегубенков, – в подъезде я никого из жильцов не встретил, потому что было поздно. Когда я приехал в театр, то удача и дальше сопутствовала мне. Я видел, как из театра вышел ночной сторож, на этот раз дежурила наша вахтерша. Насколько я понял, ее попросили заменить постоянного сторожа, который ушел в запой. Я без помех вытащил Владислава из машины и отнес тело в его кабинет. Но, как показали дальнейшие события, меня все-таки засекли. Это произошло уже после того, как я оставил Владислава и вышел из его кабинета.

– Кто вас увидел? – спросила я.

– Наша театральная уборщица, кажется, ее зовут Регина. Она рано утром через два дня позвонила мне домой и попросила прийти в театр для личного разговора. Я, признаться, сначала ничего не понял. Подумал, что у нее какая-то проблема, связанная, возможно с бухгалтерией или еще с какими-то подобными структурами. Но нет, она настаивала на приватном разговоре, и мне ничего не оставалось, как выслушать ее. Она сказала, что видела, как я в ту ночь выходил из кабинета Владислава. Я запаниковал, девчонка это сразу заметила и, конечно же, заподозрила меня. Если бы не мой испуг, если бы не мое состояние, возможно, все бы и обошлось. Но… Она и сама, похоже, испугалась. Потому что стала нести какую-то чушь. Что вроде бы пришла она ко мне для того, чтобы посоветоваться. Хотя какой тут, к черту, может быть совет? Денег она хотела от меня, денег! Она хотела получить деньги за молчание. Да я и сам уже было подумал, что предложу ей