кожи, что на него страшно было смотреть. Будто скелет пытался вырваться из полупрозрачной оболочки. Пришлось моей жене Калише поставить сестру на ноги и утешать ее, пока та не унялась. Поведение сестры я счел постыдным, ведь она слишком часто была причиной раздоров между нашими родителями, и именно Адриа накануне затеяла свару с матерью столь безобразную, что мать, потеряв самообладание, упала в обморок и сильно ударилась головой о каменный пол. Боль вынудила ее лечь в постель; ошеломленная, подавленная, она что-то бормотала бессвязно, а ночью покинула нас навсегда – тоскливый конец жизни, исполненной любви и доброты. Поводом для перебранки стала гулявшая по рынку сплетня – якобы Адриа непристойно заигрывала с внуком одного из друзей нашего покойного отца, юнцом, у которого усы только начали пробиваться. Адриа не отпиралась, наоборот, вроде бы даже гордилась тем, что сумела соблазнить паренька.

Хотя моя естественная привязанность к сестре не иссякла, я давно освободился от иллюзий на ее счет, и не в последнюю очередь потому, что Адриа ополчилась на мою жену. Когда я привез Калишу в Теотиуакан[60], с первого мгновения сестра обращалась с ней как с человеком, которому нельзя доверять, и, не жалея сил, норовила напакостить ей. Поначалу Адриа действовала вкрадчиво – к примеру, будто невзначай называла Калишу именем моей первой жены, либо не оставляла ей места за столом, когда готовила на всю семью, – но со временем стало очевидно, что этими мелкими проявлениями тирании Адриа стремилась унизить мою вторую жену. Ревнивый характер сестры давно тяготил меня, к тому же у нас имелись общие мрачные тайны, и мне начинало казаться, что лучше бы нам отдалиться друг от друга.

– За что она меня так ненавидит? – спросила Калиша, когда мы однажды вечером шли по Дороге мертвых к Пирамиде Солнца.

Постройка эта насчитывала века, и мне нравилось воображать, как мои предки волокут камни под заботливым присмотром Серро-Гордо[61], подбадривая себя мыслью, что потомки будут любоваться плодами их трудов до скончания времен. Цветные рисунки на камнях изображали пантер, змей, крокодилов, а также неведомых мне животных, и всякий раз, когда я прижимал ладонь к камню, мне чудилось, будто я проникаю в самую суть жизни ушедших поколений.

Однажды, забравшись на вершину Серро-Гордо, я глазел на простиравшийся внизу город. Должно быть, палящий зной вкупе с пустым желудком подшутили надо мной, заморочив мне голову причудливыми видениями. Картины, мерцавшие у меня перед глазами, казались столь подлинными, что солнце взошло и закатилось дважды, прежде чем дурман начал рассеиваться. Но сперва я ощутил, как на меня снисходит дух Сыча-Копьеметателя, и с тех пор каждый раз, когда вдохновение покидало меня, я приходил сюда в надежде сподобиться еще одного откровения, но, к моему разочарованию, ничего подобного больше не повторилось.

– Так чем же я могла досадить ей? – спросила Калиша.

– Дело не в тебе. – Я поднес ее ладонь к губам и поочередно поцеловал все пальцы.

Пробегавший мимо нас мальчишка захихикал, увидев, как мы нежничаем на людях, а когда я топнул ногой, малец с воплем бросился наутек.

– Характер у нее испортился еще в детстве. Она много чего себе позволяла…

– Например?

Я колебался. Иметь секреты от жены мне не хотелось, но я загодя решил не посвящать ее в некоторые из наиболее ужасающих происшествий в моей жизни.

– Нрав у нее тяжелый. И она терпеть не может чьего-либо превосходства. А к тебе придирается, думаю, потому что всегда завидовала женщинам, которых я любил больше, чем ее.

– С Лариа она была такой же грубой?

– Нет, – покачал я головой. – Впрочем, после нашей свадьбы Лариа прожила всего несколько часов, и у Адрии просто не было возможности встрять между нами. Но давай лучше выбросим все это из головы. Она не сможет навредить тебе, любимая, никоим образом. Никто не сможет. Пока я дышу.

Приободрившейся моя жена, однако, не выглядела. Добродушная Калиша ненавидела распри и страдала от того, что злоба моей сестры всегда была направлена на нее, хотя она трудилась с утра до ночи, стараясь завоевать расположение моей семьи. Верно, Адриа обладала бесспорным превосходством над моей женой – она была матерью шестерых детей, тогда как мы с Калишей пока не произвели на свет ни одного ребенка. Порой мы загорались надеждой, когда живот Калиши начинал набухать, но каждый раз в таких случаях она просыпалась среди ночи, потому что кровь текла по ее ногам, и мы теряли ребенка, не увидевшего даже рассвета.

– Брат, ты должен быть доволен своим выбором новой жены, – обронила недавно Адриа, сидя у нас в гостях, и, взглянув на нее, я насторожился в ожидании какого-нибудь заковыристого оскорбления.

– Я и доволен. – Мне пришлось напрягать голос, чтобы она меня услышала поверх шума и гама, производимого моими племянниками и племянницами; о хороших манерах они понятия не имели и походили на стадо животных, что разводят на скотных дворах. – Почему ты заговорила об этом именно сейчас?

– Потому что жизнь протекает много спокойнее, когда тебя не окружают орущие дети. – Взмахом руки сестра указала на свой буйный выводок. – Что ни говори, но бесплодная пашня добавляет семейной жизни безмятежности.

Калиша оторопела от столь наглого высказывания, а затем вышла из комнаты в глубокой задумчивости. Если поначалу она не спешила стать матерью, теперь ей страстно хотелось родить, и ежемесячное разочарование угнетало ее.

– Это было необходимо? – спросил я, вставая, чтобы последовать за женой. – Обязательно быть такой жестокой?

Адриа лишь пожала плечами:

– Тебе объяснить? Это помогает скоротать время. Мне приходится искать и находить удовольствия где только можно.

Поскольку в глубине души я был человеком мирным, лишенным всякого пристрастия к военному делу, наверное, покажется слегка несообразным то, что с малолетства я занимался изготовлением мечей. Мне доставляло несказанное удовольствие выискивать подходящую сталь, раскалять ее в жаркой кузнице до нужной температуры, а потом, вооружившись молотками, создавать безупречно гладкое лезвие. Рисунок на рукояти был особенно важен для меня, как и поиски драгоценного камня для головки рукояти, и каждое из моих изделий я помечал символическим изображением пирамиды на кончике лезвия, как бы ставил подпись, давая знать, что меч сделан мною. Мое мастерство прославило меня, и хотя я с готовностью ковал оружие для кого угодно, лишь бы заплатили требуемую цену, поистине счастлив я бывал, когда меня просили изготовить замысловатый меч для какого-нибудь богатого воина, пожелавшего, чтобы орудие смерти привело в восхищение его жертву, даже если этим орудием он снесет сопернику голову.

В тот день я как раз работал над одной из таких вещиц, предназначавшейся