Джосс смотрела круглыми глазами, и во взгляде ее все больше проступало облегчение.

— Слава Богу! — воскликнул Джеймс.

— Вы, конечно, натерпелись страху?

— Лично я всю ночь не сомкнул глаз! Что она себе позволяет? Как по-вашему, Беатрис, она хоть немного раскаивается?

— Полагаю, что да. Правда, с человеком, полностью лишенным дара самовыражения, трудно что-то сказать наверняка… и все же я чувствую в Джозефине зачатки раскаяния.

— Хотел бы я хоть раз их почувствовать, — проворчал Джеймс, перекладывая трубку к другому уху. — Вообще начинаю жалеть, что позволил Джосс остаться. На пару с Леонардом они сведут меня с ума!

— Так отправьте ее к матери.

— Ну, это не так просто. Как говорят, взялся за гуж… на мне лежит ответственность, а теперь, когда такое случилось, еще и определенная вина…

— Чушь! — перебила мисс Бачелор. — Джосс не беспомощная жертва обстоятельств, это личность.

— Да, но совсем юная и незрелая личность. Мне бы следовало…

— Прекратите! И чтобы я больше не слышала этой чепухи! Почему люди так любят обременять свою совесть? С чего вы взяли, что обязаны исправлять характер чужой дочери?

— Не обязан, конечно, но мог бы внести свою лепту в воспитание Джосс. Каждый ребенок имеет право на семью, и моя вина в том…

— Какая, к черту, вина! — закричала Беатрис так громко, что Джеймс чуть не выронил трубку. — Я же сказала, довольно этой чепухи! Кругом он виноват, просто тошно слушать! «Право ребенка на семью», «право ребенка на семью»! При чем здесь вы, Джеймс Маллоу? И вообще, кто когда имел нормальную семью со времен Древнего Египта? Почитайте хотя бы жизнеописание Агамемнона!

Трубку бросили.

— Кто звонил? — громко осведомился сверху Леонард.

— Беатрис. Джосс у нее.

— Уфф! Что она сказала?

— Что по сравнению с Агамемноном у меня все о'кей.

Леонард, к которому сразу вернулся весь его юмор, засмеялся старческим кудахтающим смехом, а Джеймс закрыл глаза и прислонился к стене рядом с умолкшим телефоном. Он бы отдал все, буквально все, чтобы хоть на несколько минут ощутить слепой, безудержный, праведный гнев на Кейт.

Сервируя столы для вечерней смены, Кейт напевала без слов. Снизу, с кухни, доносился непрерывный поток проклятий в адрес соуса — на этот раз Бенджи приходилось бороться не только с врожденным отвращением к понедельникам, но и с тяжелейшим похмельем, благоприобретенным за прошедшие выходные. Кристины в пиццерии не было, она уехала на турнир по фехтованию болеть за сына. На прощание она оставила ворох указаний, которые Кейт старательно записала и отложила в сторонку, чтобы не мешали притворяться временной хозяйкой заведения.

В выходные она тоже не скучала. Марк взял ее на роскошную вечеринку, как раз такую, какие она когда-то любила и каких не случалось очень-очень давно, по меньшей мере десять лет. Забылось даже самое ощущение этого события — весь подъем, легкость и довольство, которые чувствуешь после многих туров танца. Домой они с Марком вернулись пешком, через весь воскресный полуночный Оксфорд, необычайно тихий и мирный, словно затаивший дыхание перед очередным рывком к знаниям. На улицах, всю неделю бурливших энергией, хозяйничала тьма, местами разреженная светом фонарей. Они шли не спеша, напевая отрывки из песен, под которые танцевали. Кейт держала Марка за руку и в какой-то момент, переполненная счастьем, увлекла его за собой бегом, мимо сонных домов, мимо освещенных витрин с манекенами в неестественных позах. У одной витрины они остановились отдышаться. Магазин был фирменный, поэтому фигуры не имели голов (над воротниками торчали лишь закругленные верхушки полированных шей), и это вдруг показалось ужасно смешным.

— Ах, взгляни ж на меня хоть один только раз! — пропел Марк, опустившись на колено перед самой расфранченной дамской фигурой и бряцая по струнам воображаемой гитары.

Кейт смеялась до упаду.

Понятное дело, перед тем как расстаться, они поднялись к ней в комнату. Марк, как и положено тайному любовнику, снял ботинки и шел за Кейт на цыпочках, след в след.

— Думаешь, Уинтропа так просто разбудить? — прошептала она, едва сдерживая смех. — У него слух понижен от постоянного рева музыки. И даже если б не был, ему глубоко плевать, кто ко мне ходит — лишь бы вовремя вносила плату. К тому же скоро по этой лестнице будет ходить Джосс. — Она сразу посерьезнела. — Ох, скорее бы! Это мой последний повод для беспокойства, последняя проблема.

— Ну да, Джосс…

Марк подавил вздох. Он тоже мечтал, чтобы эта проблема исчезла, причем навеки. А еще лучше, чтобы вовсе не возникала, чтобы никакой Джосс просто не было. Со дня знакомства он мысленно называл ее не иначе как «противная девчонка». Он не любил думать о Кейт как о чьей-то матери, предпочитая видеть в ней свободное существо, прекрасную птицу, которую он освободил из опостылевшей клетки. Освободил, между прочим, для себя.

Кейт, однако, не слишком рвалась снова принадлежать кому бы то ни было, в том числе Марку. Она была теперь восторженной, беззаботной — в точности такой, какой он желал ее видеть поначалу, — но все изменилось, и этого уже было мало. Его чувство достигло той стадии, когда хочется гарантий: признаний, обещаний, доказательств любви. Этого не удавалось добиться от Кейт ни в постели, ни вне ее. Она была покладистой, но до определенных границ, а Марк жаждал, чтобы она отдавалась ему с полным самозабвением, позволяла увлечь, куда ему вздумается, допускала все, что ему придет в голову. Немного здорового насилия, например. «Доверься мне полностью!» — умолял он, предлагая то и это, но Кейт только качала головой. Однажды у него вырвалось: «Черт возьми, ты что, представляешь себе Джеймса?» Как будто искренне удивленная, она ответила: «Конечно, нет!» Марк не поверил. Готовый на все, лишь бы привязать ее к себе, последней ночью он постарался быть нежным и осторожным, но ничего не вышло: он попросту не умел управлять своей страстью. Несколько раз у Кейт вырывался протестующий крик, и в конце концов она воскликнула: «К чему такая гонка? Это ведь не кросс!..»

Все это Кейт вспоминала, накрывая столы. Может, недельку обойтись без секса? Марк очень красивый мужчина, с великолепным телом, и секс с ним хорош (впрочем, если подумать, так ли уж хорош?), но в данный момент ее не слишком тянуло к сексу. Ни с Марком, ни с кем другим. Хотелось пожить мирно, без потрясений, хотелось побыть наедине с собой. На этой неделе как раз благоприятный момент: четыре вечера занято работой, на пятый запланирован выход в кино с Хелен (не сразу удаюсь набраться храбрости позвонить из-за истории с бегством из Мэнсфилд-Хауса, но приглашение было принято благосклонно, и выходило, что все между ними не так уж плохо). Остается два, а два вечера в неделю наедине с собой — это святое право каждого. На Марка времени не оставалось, но обижаться ему было не на что. Разве она не согласилась прийти к нему на просмотр передачи об эвтаназии? Это и будет компенсацией за недельную разлуку, а до той поры… о! До той поры время будет принадлежать ей, и только ей. Сознание этого как раз и заставляло Кейт напевать.