опасны. На все это получился тот же самый ответ: о разной вере, о трёх народах, приходивших с севера и т. д. При этом как сам посланник, так и вся его свита, сидевшие в юрте, складывали свои руки впереди груди и самым униженным образом умоляли путников исполнить их просьбу – не ходить далее. О каких-либо угрозах не было и речи, – наоборот, через переводчиков прибывшие тибетцы предлагали оплатить им все расходы путешествия, если они только согласимся повернуть назад.

«Даже не верилось собственным глазам, чтобы представители могущественного далай-ламы могли вести себя столь униженно и так испугаться горсти европейцев. Тем не менее, это было фактом, и фактом знаменательным для будущих попыток путешественников проникнуть в Тибет».

Оставив в стороне вопрос об уплате издержек, которые ему предложили тибетцы, как недостойный чести русского офицера, Пржевальский заявил тибетскому посланнику, что ввиду всеобщего нежелания тибетцев пустить экспедицию к себе, соглашается возвратиться, но с одним условием: чтобы посланники выдали ему официальную бумагу с объяснением, почему их не пустили в столицу далай-ламы. Тибетцы отказались дать такую бумагу, мотивируя тем, что у них нет на это полномочий ни далай-ламою, ни номун-ханом. Тогда Пржевальский проявил твёрдость характера и пригрозил им: «Завтра утром мы выступаем со своего бивуака, и если будет доставлена требуемая бумага, то пойдём назад, если же нет, то двинемся к Лхасе».

После краткого совещания между посланцами, они передали через переводчика, согласие дать упомянутую бумагу, но для составления ее всем им необходимо вернуться к своему стойбищу, расположенному вёрстах в десяти от лагеря, на границе далай-ламских владений. В ответ Пржевальский сказал посланнику, что он путешествует много лет, но нигде ещё не встречал таких негостеприимных людей, каковыми являются тибетцы. И пригрозил, что об этом напишет, чтобы узнал весь свет. Рано или поздно к ним все-таки придут европейцы, и пусть обо всем этом посланник передаст далай-ламе и номун-хану. Ответа на подобное нравоучение не последовало. Видимо, тибетцам важнее всего было скорее избавиться от экспедиции, а мнение цивилизованного мира, их не волновало.

Утром тибетские посредники привезли требуемую бумагу. Сохранился подлинный текст этого документа, перевод которого сделан профессором В. П. Васильевым. Ознакомившись с текстом бумаги через своего переводчика, Пржевальский понял, что упорствовать дальше бесполезно, дал команду на сворачивание лагеря и сбор в обратный путь. Казаки сняли лагерь и приготовились к отходу. И стоя толпой, тибетцы долго смотрели вслед каравану, до тех пор, пока тот не скрылся за ближайшими горами.

Конечно, в Лхасе, да и во всем Тибете, возвращение экспедиции было растолковано местному народу, как результат непреодолимого действия ламских заклинаний и всемогущества самого далай-ламы[250].

Трудный обратный путь

Грамотный проводник. Убытие на истоки Жёлтой реки

Усталые люди и сильно усталый гужевой транспорт, скудные запасы еды, дали о себе скоро знать. С корреспонденцией им тоже не повезло, так как послать курьеров для доставки им писем из Лхасы тибетцы отказались. Поэтому письма, посланные Китайскому резиденту, должны были вернуться обратно в Пекин. Повезло только в том, что теперь в экспедиции имелся готовый грамотный проводник, не только хорошо знающий дорогу, но и вообще человек толковый, проникшийся симпатией к русским. Он сообщал очень много разных сведений об исследуемой стране и инициативно оказывал всяческую помощь Пржевальскому. Этим проводником был племянник Чутун-дзамбы, того самого, который был вместе с экспедицией Николая Михайловича в 1872–1873 году[251].

Проводник оказался полезным с самого начала. Именно, он сумел закупить дополнительно кое-какие запасы провианта и несколько лошадей, кроме того он тайно разведал и доложил Пржевальскому, что на расстоянии одного перехода позади экспедиции следует отряд конных тибетцев, человек 30, а сам посланник и его свита остались жить в Напчу до тех пор, пока не получать известий, что путешественники перевалили на северную сторону через Тан-ла.

Подъём на это плоскогорье совершён быль вполне благополучно. Ёргаев нигде не было видно. Страх снова встретиться с опытным русским отрядом превратился в оружие, направленное против самих разбойников. Теперь местные торговцы, заметив это, могли бравировать своим знакомством и якобы покровительством русских, запугивая ёргаев тем, что «эти люди присланы сюда китайским, правительством для того, чтобы всех их перебить, за их разбои. А не перебили до сих пор потому, что не знали, наверное, что они и есть самые разбойники».

31 января караван прибыль в знакомую хырму[252]. Дзун-засак, из которой четыре месяца тому назад началось восхождение на Тибетское нагорье. За это время пройдено было 1700 вёрст. Из 34 взятых вначале пути верблюдов, назад пришло только 13, остальные же все не вынесли трудностей путешествия и погибли. Вёрстах в четырёх за перевалом расположен китайский пикет Шала-хото, возле которого отряд и остановился. Здесь к экспедиции подошли 15 китайских солдат и один офицер.

На другой день такой же отряд и также с офицером пришёл из города Донкыра, лежащего в 26 вёрстах от Шала-хото. Как солдаты, так и офицеры должны были по приказанию сининского амбаня сопровождать путников в виде почётного конвоя для предстоящей поездки в г. Синин. Хотя китайские власти оказывали Пржевальскому «показушный» почёт, в то же время исподтишка всячески старались затормозить экспедиции путь и дискредитировать их в глазах толпы.

После дня, проведённого на бивуаке близ пикета Шала-хото, караван оставили под надзором прапорщика Эклона, остальные налегке отправились в Синин. Поехали: Пржевальский прапорщик Роборовский, переводчик Абдул Юсупов и трое казаков – все в парадной форме. Китайские солдаты пешком провожали их с двумя жёлтыми знамёнами, которые были распущены при входе в г. Донкыр.

Там путники остались ночевать. Город этот по своему наружному виду ничем не отличался от прочих городов китайских и также обнесён глиняной зубчатой стеной. Число жителей на тот момент было от 15 до 20 тысяч человек, помимо богомольцев и торговцев, временно здесь пребывающих. Вместе с Синином город служил важным местом для торговли Китая с Тибетом.

Утром следующего дня они выехали к Синину в сопровождении новой смены китайских солдат и по-прежнему со знамёнами. Вскоре конвой этот увеличился многочисленными добровольцами. К вечеру путники добрались до Синина и расположились здесь в отведённой им квартире, той самой, где месяцев семь-восемь тому назад помещался со своими спутниками венгерский путешественник граф Сеченьи.

На следующий день Пржевальский при полном параде нанёс визит местному губернатору Гань-су, где были соблюдены все протоколы встречи и церемонии с участием парадного расчёта местных войск и со знамёнами. После церемонии состоялась встреча Пржевальского с местным амбанем, который поинтересовался у Пржевальского о дальнейшем маршруте экспедиции.

– Этой весной, – отвечал Николай