назад. А потом к ней вернулась возможность дышать. Катя попыталась подняться на ноги, хотя бы привстать, чтобы добраться до такой близкой в этот момент двери, но силы оставили её. Чернильная тьма расползлась перед глазами, и она уронила голову на пол, гулко стукнувшись лбом о бетонный пол.

79.

Пашка не собирался бить Андрея Семёновича. Он вообще ничего делать не собирался — в тот момент, когда Андрей Семёнович уже готовился поднести клинок к горлу девчонки, управление его телом как будто перехватил кто-то другой. Пронзительно закричав, он сделал всего один шаг для разгона и прыгнул, грузно и неловко, как прыгнул бы любой человек, не привыкший драться с равными противниками. Ему стоило бы выставить вперёд руки и ноги, чтобы смягчить падение, но не сделал он и этого. Пролетев над Катиной головой, как набитый тряпьём мешок, он боком врезался в маньяка, лишь чудом разминувшись с ножом в инстинктивно дёрнувшейся вверх руке.

Удар вышел слабым. Большую часть работы выполнила масса его тела. Андрей Семёнович попытался остановить его полёт и, не находись он в такой неудобной позе, у него наверняка получилось бы. Но он стоял на одном колене, отставив вторую ногу в сторону — и потому повалился назад, увлекаемый инерцией сына. Коротко и недовольно звякнул нож, чиркнув лезвием по стене.

Маньяк и его отпрыск вскочили на ноги одновременно. Один — переполненный застилавшей глаза яростью, второй — охваченный переходящим в панику страхом. Поднявшись, они замерли друг напротив друга. Оба тяжело дышали, медленно приходя в себя. Оба круглые, разжиревшие от обильной дешёвой еды. Со слоновьих размеров руками и ногами, они казались доисторическими чудовищами по сравнению с хрупкой девушкой, лежащей ничком на полу. И эти чудовища собирались начать битву.

— Зачем… — Андрей Семёнович повёл рукой, показывая, о чём именно он говорит. — Зачем ты, скотина…

Он так и не смог закончить свой вопрос, но Пашка его понял. Либо просто не смог больше удерживать в себе то, что считал нужным сказать.

— Она согласилась, папка! — парень шумно сглотнул. — Сказала, что согласна. Моя жена.

Пальцы Андрея Семёновича сжались, на руке вздулись буграми мышцы. Ему требовалось приложить титанические усилия для того, чтобы не решить проблему так, как у него получалось лучше всего. Он ведь старался быть хорошим отцом, как ни крути.

— Мы не можем взять её с собой…

— Можем! Можем! — Пашка топнул ногой, протестуя. — Можем взять!

По щекам умственно отсталого, сверкая в свете слабенькой лампочки, ползли слёзы. Из левой ноздри вытекла прозрачная сопля и застыла, дрожа, на губе. Зрелище это вызывало одновременно жалость и отвращение. И если бы победила жалость, Андрей Семёнович, возможно, позволил бы дурачку забрать своё сокровище. Какая разница, где её кончать? В подвале, в лесу, на берегу Дона, на дороге…

Но победило отвращение. Отвращение и смутная тревога — маньяку показалось, что Катя слабо пошевелилась на полу.

— Нет. Не можем. Баста. Отвали в сторону!

И, привычно толкнув сына плечом, Андрей Семёнович направился к девушке. Он принял окончательное решение, и Пашка может хоть обораться! Девка сдохнет прямо сейчас, на бетонном полу, как собака!..

Боль в правой руке была настолько сильной и неожиданной, что Андрей Семёнович вскрикнул. Ему даже показалось сперва, что он зацепился за что-то, торчащее из стены, предплечьем. Потом — что ему сдавило руку челюстями капкана, невесть как угодившего в комнату. И только после всех этих панических и бредовых мыслей он осознал, что его схватил Пашка. Маньяк удивлённо посмотрел на свою руку. Пальцев сына не хватило, чтобы обхватить её целиком, но держал он крепко. Кривые и толстые, Пашкины пальцы так глубоко впились в кожу отца, что тот понял с первого взгляда: синяки будут знатные. Подстёгнутая болью, ярость подкатила к горлу, обжигающая, как поднимающаяся из глубины пустого желудка желчь.

— Отпусти…

Андрей Семёнович дёрнулся. Пальцы сжались сильнее. На Пашкином лице читались ужас и отчаяние, он медленно и мелко поворачивал голову из стороны в сторону, словно умолял самого себя послушаться отца. Но непослушные руки жили своей жизнью.

— Папка… Она…

Андрей Семёнович перехватил нож из правой руки в левую ловким, едва ли заметным глазу движением. Человек новый и не привыкший к его методам едва ли успел бы среагировать, но Пашка моментально понял, что собирается делать его отец. Он сотни раз видел, как запертые в подвале жертвы, изуродованные и страдающие, висли на своём мучителе. И как тот сбрасывал их, ловко чиркнув кончиком ножа по сведённым судорогой отчаяния пальцам.

И Пашка успел. Страшно заорав и выпучив глаза от страха, он силой оттолкнул отца от себя, мгновенно разжав пальцы на его туго обтянутом тканью тенниски предплечье. Толчок вышел сильным, но едва ли опасным для человека комплекции Андрея Семёновича. Маньяк лишь сделал два маленьких шага назад. Но и этого хватило: ещё не успев поймать равновесие, мужчина запнулся о Катины ноги и полетел на пол, размахивая руками и стёсывая костяшки о предательски близкие стены. В падении он успел изогнуться, и только потому не снёс себе скальп, воткнувшись головой в угол комнаты. Но вышло ещё хуже — завалившись на бок, он с силой ударился о край вмурованной в пол миски. Нож вылетел из руки, чего ни разу не случалось раньше, скользнул по полу и остановился возле койки.

Пашка стоял, бестолково перетаптываясь на месте. Его переполняли противоречивые чувства. С одной стороны, вид распростёртого отца, над которым стоял он, Пашка, вселял гордость. Отец, его грозный, жестокий и непреклонный отец, лежал, пуская струйку алой крови из виска, и вяло, будто пьяный, шевелился. И сделал это он, Пашка, сам! С другой стороны, эта же картина вызывала страх. Вся его предыдущая жизнь строилась на понимании, наполовину инстинктивном, авторитета отца. И вот сейчас этот авторитет оказался разрушен, а значит, закончилась и его прежняя жизнь.

Эти чувства были слишком сильными для того, чтобы умственно отсталый паренёк смог их до конца осмыслить. Тем более, когда они навалились на него одновременно. И с ним произошло то, что всегда случалось в ситуациях, лежащих за гранью его понимания. Пашка впал в ступор. Он стоял, бестолков двигая руками, перетаптываясь и бормоча вполголоса, пытаясь уложить в своём неразвитом мозге бушевавшие в душе эмоции.

Между тем Андрей Семёнович стал приходить в себя. Открыв глаза, мужчина помедлил мгновение, пытаясь сообразить, насколько он пострадал. Левая сторона лица стала липкой и жутко чесалась от крови. В руке не было ножа, отчего он ощущал себя голым. Как же он…

— Пашка, сучий потрох…