Димон, скажи мне как фанат комиксов бывшему художнику, существуют интеллектуальные порнушные комиксы? Давай сделаем, а? Издадим анонимно, заработаем кучу денег!

Нелегко признаться себе, что твой ближайший друг – алкоголик. Звезда курса, человек, который в шутку придумал себе псевдоним Самый Талантливый Художник Нашего Поколения (тм) и чуть было не организовал в каком-то сквоте одноименную выставку. Самый юный участник всех заметных художественных проектов середины девяностых. Герой-любовник, друг-собутыльник, знатный тусовщик, свой парень, светский лев, персонаж ХЖ и МК, да просто – Сашка Борисов, ну, потом еще придумал себе фамилию Мореухов, хрен разберет зачем, там какая-то телега была, типа в честь знаменитого подводника, героя войны. Кто же не знает Сашку, помнишь, мы нажрались с вами, еще Виталик был, нажрались – прошли маршем по улице, распевая «Все идет по плану». Кто же не помнит Сашку, а что с ним сталось, чего-то давно не слышно, неужто спился? Не сторчался, нет? Разве не на коксе? Просто спился? И чего, с концами, да? А ты давно его видел? А если зашиться? А к наркологу обращаться пробовали? А мне говорили, есть одна бабка, один дедка, репка, кошка, мышка, внучка, жучка. Тянут-потянут, вытянуть не могут, руки опускаются, ну его, пускай сам, нам-то что, у нас своя жизнь, у него своя, в конце концов – это же не болезнь, а если болезнь, то не СПИД и не рак, тут он сам виноват, пусть и выкручивается сам. Да я видел его на прошлой неделе, он вроде зашился, был нормальный совсем, только зуба переднего нет, ужас какой, а ведь был красавец, помнишь, все девки по нему сохли, ни одной не пропускал, похудел страшно, осунулся, но вроде трезвый был, нормальный, только пургу какую-то нес, я сказал: Мне бежать надо, – сил не было слушать, бред какой-то.

Это всегда так, Димон-то знает, после выхода из запоя, первое время. Голова не соображает, нервы ни к черту, так что тут главное никуда его не пускать, сидеть с ним, разговаривать, разговаривать, ну то есть слушать, потому что слова не дает вставить, гонит, гонит что-то, рассказывает, как оно было там.

– Представляешь, Димон, она была как Мэгги Чун из «Любовного настроения», такая красавица, я даже подумал, мне примерещилось, мы с ней посидели на скамейке, выпили немного, она дальше пошла, а я добрался до дома, а то думал – вообще все, кранты, сдохну в сугробе, в десяти шагах от магазина, представляешь, а? Да, я вот тоже думаю – откуда китаянке здесь взяться, особенно Мэгги Чун. Она если бы в Москву приехала, об этом во всех газетах было бы, все-таки звезда. Ну и по-русски она не понимает, а мы о чем-то говорили, не помню о чем, я вообще ничего не помню, ну, кроме обычного, ты знаешь, рыбы, коряги, темная вода, руки эти ко мне тянутся, не хочу вспоминать.

Если твой ближайший друг алкоголик, ты никогда не выключаешь телефон на ночь – потому что может позвонить. Из ментовки. Из Выхино, из Медведково, из Кузьминок, с другого конца города, сам не зная откуда, заплетающимся языком, избитый, умирающий, твердя что-то про воду, рыб, удушье, – и едешь к нему, тащишь в тропаревскую квартиру, где дверь запирается, только если хозяин трезв, подтираешь блевотину, меняешь одежду, суешь под душ, звонишь Тигру Мраковичу, капельница, физраствор и воды побольше.

– Конечно, я пьянь, алкаш, что ты мудохаешься со мной, зачем я тебе нужен, а? Может, ты голубой, а, сознайся? Ладно, ладно, шучу. Я знаю, мы друзья, все нормально, я закодируюсь на этот раз, зашьюсь, брошу пить, насовсем. Понимаешь, мне все время кажется, я могу как нормальные люди: по пивку, джин-тоник, «Отвертка» там, Очаковский завод. Помнишь, как мы пили когда-то с Соней Шпильман, матерью моих нерожденных детей? И ничего, все нормально было. Я когда начинаю, думаю: главное – водки не пить, и все будет нормально. А потом, потом я уже не помню, как оно получается. Помню, я ментов на деньги развел, а потом меня какой-то гопник отметелил, а потом я купил водки, а потом помню только вот эту скамеечку и Мэгги Чун. Ты знаешь, она была такая красивая, я подумал, это смерть моя пришла. Я ведь имею право на красивую смерть, заслужил, верно? О чем все-таки мы с ней говорили, не знаешь?

Может, я в самом деле голубой, а? Ну да, конечно, жена, дочка, а мужчины мне никогда не нравились. Хотя с женой все равно в разводе, а что до мужчин – ну так, может, это я сам себя обманываю? Уж сколько раз давал себе слово – не буду больше с Мореуховым связываться, пусть выплывает, как хочет, из своей темной воды. А вот, гляди, не получается, опять я сижу здесь, в этой засранной, заблеванной квартире, держу его за руку, слушаю похмельный бред про Мэгги Чун, спасшую его из сугроба. Твою мать, что я тут делаю?

– Я думаю, это уже в последний раз. Все потому, что дядя Саша умер. Я же тебе говорил, я всю жизнь был уверен, что он – мой настоящий отец.

– Я так и не понял – почему? – спрашивает Димон.

– Да там какая-то темная история, я так и не выяснил до конца. У него был брат Василий, у которого вроде был роман с моей мамой. И вроде от этого романа я и появился на свет. При этом выясняется, что дядя Саша маму знает едва ли не всю жизнь. Меня брал к себе на выходные, в кино со мной ходил на Гойко Митича, а потом на Серджио Леоне, уже в перестройку. Был когда-то женат, но давно развелся и дочку свою, эту самую Аню-Эльвиру, считай, и не видел никогда. Толком даже не говорил мне о ней. Я вот думаю, все наоборот: я должен был быть Александр Александрович, а Аня – Эльвира Васильевна. А еще есть Никита, как бы законный сын моего как бы законного отца Василия. Еще один повод считать моим отцом дядю Сашу – потому что, если бы Никита был моим братом, пусть даже сводным, здесь бы сидел он, а не ты.

Я знаю, почему здесь сижу я, думает Димон. Потому что именно для меня Сашка в самом деле был самый талантливый художник нашего поколения. Без больших букв и трейдмарков, без шуток, без стеба. А теперь Сашка – опустившийся алкаш. Словно мы поделили: ему – запои и обстинентка, мне – карьера и деньги. И это как-то несправедливо, будто все, что я получил, – за его, Мореухова, счет. Будто я виноват перед ним.

А впрочем, нет. Просто теперь мы на пару – символ нашего поколения. Два художника, один спился, другой стал глянцевым дизайнером. Те, кто придут за нами, даже не станут нас презирать. Они нас просто забудут.

Поэтому я прихожу сюда, поэтому все еще надеюсь увидеть, что Мореухов воспрянет, как Феникс из пепла, поднимется, как подводный Китеж, юный и прекрасный, восстанет из блевотины и мочи, – и если это случится, значит, с нашим поколением все будет хорошо, и можно забыть все эти годы, начать сначала, сделать что-нибудь настоящее, сказать себе: я молод, и вся жизнь впереди.

– Что касается комиксов, – рассказывает Димон, – у меня есть свой большой проект. Целая история семьи. Все построено на старых советских легендах, песнях там и так далее. Ну, например, я придумал, там будет такая линия про семью подрывников. Прадед взрывает храм Христа Спасителя, дед в 1956 году в лагере взрывает памятник Сталину, типа как у Галича в песне, отец… ну, отец работает в ящике, в какой-нибудь лаборатории гидридов и окислителей, а сын пошел сначала по бандитской линии, а потом стал шофером. И там, ах да, там есть еще такой момент, когда ребята идут купаться в бассейн «Москва», ну, сбегают с уроков. И один из них видит под водой купола храма. Как град Китеж, да? А потом, в самом финале, этот шофер везет патриарха или еще кого на службу, высаживает, а сам едет ставить машину в подземный гараж. И только спускается, вдруг видит, как его захлестывают волны бассейна «Москва».