Прошел месяц, и все крымское отлетело, а может, просто навалилась Москва с осенними холодами, дождем, спехом, работой и беготней по магазинам в поисках туфель на каучуке для мокрой погоды. И только поняв, что с ней случилось, она сообразила: Вася с того вечера так и не позвонил ни разу, и поначалу разозлилась, решила: ну и ладно, ничего тогда ему не скажу, спрошу девочек на работе, к кому обращаться, вот и не будет ничего. А еще через две недели, когда он так и не позвонил, сама набрала рабочий номер и не успела ничего сказать, как услышала: Нам лучше расстаться, – спросила: Почему? – и ответ был настолько нелеп, настолько смешон, что она не поверила даже и засмеялась, так и продолжала смеяться, пока трубка гудела ей в ухо, а потом села и заплакала, потому что мерзость ненастья, холод, слякоть, осенняя Москва, некупленные туфли и еще не родившийся ребенок – все это навалилось сразу, и она уже не знала, что с этим делать.

Лёля вышла на улицу, постояла в какой-то ненужной очереди, ушла, не дойдя до прилавка, и все думала: как же это так, как он может меня бросить, когда я жду от него ребенка? А потом поняла: он же просто не знает, а если узнает – все изменится, потому что теперь она с его женой на равных. И эта мысль так понравилась ей, и она даже не подумала, что до этого дня никогда и не собиралась жить с Васей, ей все казалось: впереди вся жизнь, а это просто такое приключение, немножко из жалости, немножко по привычке.

Легко представить себе семидесятые, пусть я это десятилетие почти и не помню. Романтика тех лет в нашей крови, романтика, отдающая горечью цинизма, вкусом водки из горла, памятью бульдозерных выставок, наследием андерграунда, отчаянием безвременья. Легко представить мою маму, стихи писала, слезы глотала, монетки опускала в щелку таксофона – невозможно представить только себя, который то ли был, то ли не был. Одна клетка, потом две, четыре, восемь…

Лёля еще пару раз позвонила Васе на работу, но его не звали к телефону, и она неделю еще подумала и решила, что все-таки надо сказать, перед тем как делать аборт, и снова позвонила, и потом только сообразила набрать Сашу, которого не видела, почитай, сто лет. Лёля знала: у него какие-то вечные экспедиции, разъезды, жена, ребенок, кажется, девочка, – но ей повезло, сам подошел к телефону, она ему все сразу выложила: и про ребенка, и про Васю, и про быстрое прощание. Она ждала, но Вася так и не перезвонил, зато с цветами приехал Саша, сказал, что если надо – он поможет, деньги, слава богу, есть, Север, Восток, нули на сберкнижке разбегаются, так и сказал. Лёля закачала головой, мол, денег не надо, но было уже неловко сказать, что она собирается делать аборт, а потом уже и в самом деле стало поздно, 13 недель, никто не брался, вот так я и появился на свет, в бетонно-асфальтовой Москве, городе автобусных остановок, слякоти, пыли, очередей в ГУМе, справок из ЖЭКа, в городе жалости и любви.

Моя сестра Аня никогда бы не позволила мужчине снять ей квартиру. Потому и переезжает каждый год, потому старается ходить потише, не дразнить соседку-психопатку, потому живет вдвоем с ребенком на свою небольшую зарплату.

Даша вертит в руках связку ключей. Впервые в жизни – ключи от квартиры, где будет жить только она. Ни родителей, ни Леры, никого. Квартира, конечно, съемная – ну и ладно, Никита сказал, что хозяева настроены на долгое сотрудничество.

Вот такой получился подарок на день рождения. Двадцать три года, стала, наконец, взрослой.

– А если мне не понравится – можно я там ремонт сделаю? – спрашивает она Никиту. – Обои переклею, занавески другие повешу, нарисую на стене что-нибудь? Хозяева не будут возражать?

– Нет, – улыбается Никита, – они сказали: делайте, что хотите, только двойной залог оставьте.

– Знаешь, – говорит Даша, – я, наверное, лет с двенадцати мечтала вот так жить. Сама себе хозяйка. Чтобы ни от кого не зависеть. Ты даже не представляешь, как я счастлива! Спасибо тебе, спасибо огромное!

Она целует Никиту в губы, и он, переводя дыхание, шепчет:

– Я там еще небольшой сюрприз приготовил, надеюсь, тебе понравится.

– Конечно, понравится, – отвечает Даша и еще крепче сжимает в руке ключи от съемной квартиры: свой чудесный талисман, могучий оберег, сказочную волшебную палочку.

Между ними – аквариум. Восемьдесят литров. Два ленивых сома поворачиваются с боку на бок. Крутится мельничное колесо – пластиковое, но кажется – деревянное. Лежат на дне коряги, стоят полые пни. Керамические, но кажется – деревянные. Даша сквозь толщу воды видит Никитино лицо: лицо немолодого, в сущности, мужчины. Мешки под глазами, двойной подбородок, какая-то нелепая полуседая щетина. Два сома проплывают между ними, шевеля усами. Сквозь двойное стекло Никита сам похож на рыбу. Приоткрывает рот, посылает воздушный поцелуй, но кажется – беззвучно выдыхает пузырек воздуха. Дашина рука скользит вдоль стенки, пытается дотянуться, встречает Никитину ладонь. Их сплетенные пальцы – как искусственные коряги на дне, как усатые морды рыб.

Милый, говорит Даша одними губами, и по ту сторону подводного ландшафта Никита видит колышущиеся массивные серьги – будто экзотические подводные украшения.

С днем рождения, повторяет он.

Они вдвоем в пустой темнеющей комнате. Аквариум на возвышении, и Никита с Дашей, протянувшие друг другу руки, почти бесшумно обходят стеклянный куб, словно исполняя магический обряд, словно в хороводе.

Как на Дашины именины испекли мы каравай. Вот такой вышины, вот такой ширины.

Был какой-то детский фильм, где подводные жители пели «…испекли пирог из глины». Да, фильм про богатыря, что спустился за Марьей-искусницей на морское дно.

Каждый мужчина хотя бы раз в жизни должен пойти за любимой на дно моря.

Или омута. Где коряги, гнилые колоды, раки с клешнями, налимы с усами, куда не проникает солнечный свет.

Любовь – это и есть темный омут.

Ныряешь, как в омут с головой.

Каждая женщина – это река. Входишь в нее, чтобы отдаться течению. Волосы, как водоросли, груди, как волны. Потом тебя выносит на берег, и вы лежите рядом, обнявшись, – как когда-то на камнях Симеиза с Машей.

Тем летом у вас кончились деньги, и Маша придумала: надела цветастую юбку, повязала платок, взяла колоду карт и пошла на набережную изображать цыганку, гадать отдыхающим. Вечером они устроили пир: купили вина и шашлыков, тут же, на набережной, – одна лишь Маша загрустила. Никита спросил: Что случилось? – и она рассказала: на втором или третьем человеке на нее накатило, и она в самом деле увидела прошлое и будущее этих людей.

Видела ли она свое будущее, одинокое кресло в пустой квартире? Видела ли будущее Никиты, куб аквариума посреди комнаты, лицо незнакомой девушки сквозь толщу зеленоватой воды?

Каждая женщина – река, но для Никиты Даша оказалась не рекой, а омутом.

Наверное, потому и аквариум. Лучший подарок, который Никита мог сделать.