Здесь мы оба чувствовали себя защищенными. А теперь все, что произойдет дальше, кажется неотвратимым. И пока она уходит, и ее фигурка становится все меньше и меньше из-за расстояния и закона перспективы, я на мгновение загораживаю ее ладонью и устраиваю небольшое затмение. И теперь я больше не вижу ее, а значит, ее на самом деле нет, и я просто ее придумал. И это единственный сценарий, у которого не будет плохого конца.

Гул в голове усиливается, а перед глазами все плывет. Может, я и правда превращаюсь в ипохондрика, как всегда говорила Шеллс? Я открываю и закрываю рот, пытаюсь избавиться от заложенности в ушах, трясу головой, но ничего не помогает. Мышцы на шее напряжены и натянуты, а связки будто превратились в бамбуковые стебли.

Оливия выбегает из воды прямо в раскрытое полотенце, которое держит в руках женщина. Оливия не противится. Женщина целует ее в макушку, а затем закутывает в полотенце и начинает растирать.

Она говорит:

– Беги к папе. Он поможет тебе одеться. – Она заворачивает Оливию потуже в полотенце, убирает с лица пряди волос и заправляет их за уши. Женщина указывает на меня, сидящего на своем стуле, – а я только и делаю, что сижу и смотрю на них. Оливия начинает неуклюже взбираться вверх по песку, закутанная в кокон полотенца. Когда она добирается до меня, я вижу, что ее бьет дрожь. Зубы стучат друг о друга.

Я говорю:

– Лив, послушай, твои зубы не должны так стучать, они не для этого созданы.

– Я замерзла. – Она вытаскивает из-под полотенца одну руку и чешет за ухом. Волосы падают ей на лицо. Она не смотрит на меня. И я ее не виню.

– Давай одеваться. Поедим дома. Хорошо?

Я прикрываю ее полотенцем, пока она снимает свой раздельный купальник и натягивает на себя белье, шорты и футболку. Она по-прежнему вся мокрая.

Женщина все еще стоит на пляже. На расстоянии десяти футов вокруг нее – никого. Она словно человеческое воплощение круга на полях. Забавная шутка, можно было бы рассказать ей, – вот только это не шутка. Мне хочется схватить Оливию и бежать со всех ног. К черту машину и к черту этот город, просто бежать, не останавливаясь, пока не окажусь там, где меня никто не найдет, и тогда я, может быть, позвоню Шеллс и скажу, что мне бесконечно жаль.

Майкл выходит из воды, и женщина робко машет ему рукой. Он отвечает ей ухмылкой, показывая, что заметил ее, но не хочет разговаривать, по крайней мере, у всех на виду, однако все же рад встрече. Женщина в мгновение ока оказывается рядом с ним, накидывает на его уже начавшие раздаваться вширь плечи полотенце и украдкой обнимает за шею. Он уже почти одного роста с ней. Майкл говорит: «Перестань», но улыбается и издает короткий смущенный смешок. С растерянным видом он трет шею. Он всегда был рассеянным, нервным маленьким ребенком, а сейчас он – очаровательный в своей рассеянности нервный большой ребенок, прямо как Шеллс. Удивительно, как внешне и своим поведением он на нее похож. Майкл снимает с плеч полотенце и обматывает его вокруг головы. Женщина идет рядом с ним и толкает его бедром. Он смеется под своим импровизированным капюшоном из полотенца и снова говорит: «Перестань».

Я поворачиваюсь к ним спиной; не могу больше смотреть и не могу больше думать. Быстро сворачиваю «арбузное» полотенце, но делаю все неправильно, и вместо арбуза у меня получается бесформенный астероид. Я складываю оставшиеся детские вещи в зеленую пляжную сумку. Если я сейчас схвачу Оливию за руку и брошусь бежать, поймет ли Майкл, что он должен последовать за нами? Такое ощущение, будто левая сторона лица распухла, как от удара, и в то же время обвисла. Господи, неужели у меня инсульт?

Тень Майкла падает на меня. Он тут единственный, кто отбрасывает тень. Я думаю, что он один. Если она и здесь, то ничего не говорит. Я не стану ее искать. В какой момент все (и это существо, не знаю, что оно такое на самом деле… что я вообще наделал?.. Не знаю… не знаю…) превратилось в шоу ужасов? Или оно было шоу ужасов с самого начала?

Я говорю детям, что мы едем домой. И заявляю это тоном, не допускающим возражений. Оливия и Майкл бродят передо мной, но ничего не говорят и не смотрят на меня. На глаза наворачиваются слезы, а грудь сжимает паника, в голове все кружится так быстро, что мне, пожалуй, остается только слететь с катушек и разбиться на миллион осколков.

Майкл даже не удосуживается переодеться в сухие шорты и футболку. Он садится в машину в мокром полотенце. Оливия переоделась, но мокрое полотенце все еще свисает с ее плеч, словно поношенный потерявший форму плащ.

– Пойдемте, – говорю я им. Меня охватывает нетерпение. Вот так я им лгу: да, папа сделал нечто глупое и безрассудное, но я могу все исправить после того, как мы уедем отсюда и вернемся домой. – Ну-ка, быстро собирайтесь. Пошли. Шевелитесь. Возвращаемся домой, понятно? – Я не прошу их помочь мне и сам несу все вещи. Мы взбираемся на маленький песчаный холм, а затем проходим через ворота на парковку.

Сзади слышится голос женщины. Мы останавливаемся. Она стоит около одного из валунов, которыми размечены участки парковки. От нашего автомобиля нас отделяет пять машин. Она поднимает руки вверх, показывая, что сдается. Ее улыбка растягивается через весь этот ленивый день, но да, есть в этой улыбке нечто печальное. И взгляд, который словно говорит, что все хорошее должно однажды закончиться. Да, я знаю этот взгляд, знаю.

Она говорит:

– Ребята, вы ничего не забыли? Или вы хотите, чтобы я бежала до дома трусцой?

Мы ждем, пока она догонит нас. Она говорит:

– Хорошо же вы обращаетесь с мамочкой! – Она хлопает меня по заду и засовывает руку в карман моих плавок, чтобы достать оттуда ключи от машины. – Я поведу.

Мы идем с ней в ногу. Она открывает багажник, и я бросаю туда складной стул и остальные вещи. Дети послушно забираются на заднее сиденье. Обычно они спорят по поводу того, кто первым залезет в машину и кто с какой стороны будет сидеть, но в этот раз ничего подобного не происходит.

Когда я приехал сюда и припарковался, то неплотно закрыл окна. В машине парилка. Я тяжело опускаюсь на пассажирское сиденье, и на лице тут же выступают капли пота. Я мельком смотрю на свою левую щеку