– Привет, – пожимаю ему руку. Богдан отвечает на рукопожатие, но остается предельно серьезным, внимательно меня разглядывая. Я догадываюсь о теме разговора, но не тороплю друга. Пусть сам скажет о цели визита.

– Что ты знаешь о дне родов твоей жены? – начинает Богдан, глядя на меня исподлобья. Только сейчас, внимательно приглядевшись, вижу и глубокие морщины, и синяки под глазами, и общий уставший вид.

В этот момент входит Татьяна, быстро расставляет перед нами чашки с кофе и также практически бесшумно удаляется. Я же пользуюсь минутной паузой и делаю обжигающе горячий глоток.

Богдан словно не замечает, что происходит вокруг него. Он, как хищник, не сводит с меня взгляда и ждет моего ответа. Я же не спешу, потому что знаю – в этот момент нашей дружбе придет конец. Мы больше не сможем общаться, как раньше, потому что то, что произошло, вся эта история всегда будет между нами. И в этом нет ни моей, ни его с Дианой вины. Во всем в этом кошмаре, в который мы оказались втянуты, виновата лишь одна алчная мразь.

– К сожалению, теперь я знаю все, Богдан, – тяжело вздыхаю, но взгляда не отвожу, глядя прямо в глаза другу.

Тихомиров сжимает ладони в кулаки до побелевших костяшек и смачно и грязно ругается. Роняет лицо в ладони и тяжело дышит.

Понимаю, что тут нужен не кофе, и прохожу к бару, наливая в два стакана янтарной жидкости. Один ставлю перед другом и возвращаюсь на свое место.

Богдан резко несколько раз проводит ладонями по лицу, как будто хочет стереть с себя весь этот кошмар, участниками которого нам пришлось стать.

– Поначалу я не поверил тому, что раскопали мои ребята, – начинает он глухо, вертя в руках стакан и глядя на дно. – Это же какой-то бред: моя дочь – совсем не моя. Как это вообще возможно?! У нее же мои глаза, улыбка Дианы…Мы ведь так ждали ее. Столько лет. Любим всем сердцем…Но факты говорят сами за себя: по документам я Вике никто.

Делаю большой глоток и не свожу взгляда с друга. Не перебиваю, потому что понимаю: ему необходимо выговориться. Богдану сейчас тяжелее в разы, чем мне.

– Я несколько дней не мог прийти в себя и поверить во все это. Смотрю на счастливую порхающую Диану, которая, несмотря на бессонную ночь, улыбается малышке, переодевая ее, ласкает, целует бесконечное количество раз и бурно радуется ее маленьким ежедневным успехам. Я не выдержал неизвестности и сделал тест ДНК. Он и показал, что мы с Дианой чужие люди Вике. Все подтвердилось. Эта чертова бумажка с цифрами перевернула мою жизнь с ног на голову. У меня все как отрезало: я не могу взять на руки дочь, не могу обнять ее и поцеловать. Потому что знаю, что утону в ее доверчивом и чистом взгляде еще сильнее и будет гораздо больнее потом, когда придет время расставаться. Все эти дни я смотрю на Диану и завидую ей – она даже представления не имеет, что творится у меня внутри, какая мясорубка. А я не представляю, как скажу ей все это и сломаю ей жизнь, – Богдан неожиданно поднимает голову и смотрит на меня.

В его взгляде – бесконечная боль, обреченность и безысходность. Я и на сотую долю не могу представить, что он чувствует. Потому что у него нет того, что было у меня в свое время. Надежды.

Да, я хоронил «собственного» ребенка, прошел через весь ад, но в глубине души, в самом темном ее уголке, у меня всегда была надежда, что наша Вика жива. И вселила ее в меня моя такая хрупкая и такая сильная Аврора.

У Судьбы нет чуда для Богдана с Дианой. Она отняла у них самое ценное в этой жизни и сыграла злую шутку.

– Я должен отнять у своей любимой женщины то, чем она дышит. То, ради чего просыпается по утрам. Я сам, вот этими руками, – продолжает Богдан глухим голосом, снова не глядя на меня, – должен убить Диану. Потому что я не представляю, как она будет жить дальше после новости о том, что наша дочь умерла. Признаться честно, первой мыслью было оставить все как есть, – на этих словах я сильнее сжимаю стакан и смотрю на друга в упор. Весь мой вид говорит о том, что этому не бывать. – Ведь тогда этот кошмар не коснулся бы моей семьи, а все, что было нужно – Авроре смириться, что ее ребенок умер. Но…не могу я так, Тем, понимаешь?! Не могу. Не смог бы спокойно спать по ночам. И тогда я принял решение: если ты не в курсе и ничего не знаешь, то я…я бы оставил все, как есть. Правда. Как бы тяжело ни было. Ради Дианы. Я бы договорился с собственной совестью, сторговался ради спокойствия и этой нежной улыбки моей женщины. Но…ты все знаешь, – Богдан снова опускает голову, смотрит в стакан, словно там, на дне, ищет ответы, почему же так все случилось.

А я мысленно благодарю своего начальника безопасности и его ребят, что все же, как бы тяжело не было, они справились с поставленной задачей и спасли нас с Авророй.

– С чего ты вообще решил проверить, твоя ли это дочь? – все, что могу сейчас спросить. Но лучше бы я промолчал. Потому что ответ Богдана вновь опускает меня ниже плинтуса.

– Твоя жена пришла к Диане за помощью. Она все твердила, что ее ребенка в клинике подменили.

Перевожу взгляд в окно и тихо матерюсь себе под нос. И снова очередное доказательство, что я – кретин. Моя собственная жена настолько отчаялась и уже не надеялась, что я поверю ей и помогу, что побежала за помощью к незнакомым людям. Сколько же мне предстоит сделать, чтобы искупить свою вину перед Авророй? Кажется, и всей жизни не хватит.

– Моим людям удалось восстановить записи с камер видеонаблюдения. И я сегодня говорил с акушеркой. Разговор записан, – коротко сообщаю, разом отвечая на все вопросы друга.

В кабинете повисает тяжелая, давящая тишина. Я знал, что этот разговор будет не из простых и благодарен другу за честность и за то, что он стал его инициатором.

– За дочерью заедешь завтра, – Богдан снова не смотрит на меня и говорит неживым голосом. Словно все внутри него умерло, и осталась только оболочка. Я хотел бы поддержать друга, но сомневаюсь, что поддержка от меня ему нужна. – Я должен сам все сообщить