В результате правки усиливается идейная мотивировка возвращения Тентетникова в деревню: в появившейся в верхнем слое фразе «предпочесть заочное производство дел между людьми, которых я и в глаза не видал» можно усмотреть косвенный отклик на замечание Ю. Ф. Самарина. При этом сильно сокращается бытописательная картина встречи крестьянами Тентетникова: вычеркиваются такие характерные реплики, как «Соплюнчик ты наш…» и проч.

Лаконичнее становится и описание Улиньки, существенно сокращается и описание того ее портета, который «чертило само собой» перо Тентетникова. Переработка эта была, по-видимому, связана с критическими замечаниями А. О. Смирновой и ее советом немного свести «с идеала» Улиньку[372], что лишний раз подтверждает, что текст первой главы, читавшийся в Калуге, мог быть нижним слоем дошедшей до нас рукописи.

Более сдержанно описана и пригрезившаяся Чичикову будущая жена, из портрета которой в дальнейшем почти исчезают автореминисценции из «Женитьбы» (ср.: «Тут обыкновенно представлялась ему молодая хозяйка, свежая белолицая бабенка, может быть, даже из купеческого сословия, впрочем, однако же, образованная и воспитанная так, как и дворянка, чтобы понимала и музыку, хотя, конечно, музыка и не главное, но почему же, если уже так заведено, зачем же идти противу общего мнения» (нижний слой) – «Тут разумеется сей час представля<лась> ему даже и молодая свежая белолицая бабенка из купеческого или другого богатого сословия, которая бы даже знала и музыку» – верхний слой).

В характеристике филантропического общества появились отсутствующие в нижнем слое автографа слова «начитавшиеся всяких брошюр» и «недокончивший учебного курса эстетик», полемически заостренные.

Существенной правке подвергся и эпизод с Селифаном, созерцающим весенние хороводы: исчезло упоминание «грустного напева» (характерное, в частности, для цикла «Вечеров на хуторе близ Диканьки»). А вместо этого появилось квазиэтнографическое описание хороводной песни «Бояре, покажите жениха…»:

Когда, взявшись обеими руками за белые руки медленно двигался он с ними в хороводе или же выходил на них стеной в ряду других парней и, выходя также стеной на встречу им, громко выпевали, усмехаясь, горлатые (так. – Е. Д.) девки: «Бояре, покажите жениха», и тихо померкала вокруг окольность, и раздававшийся далеко за рекой возвращался грустным назад отголосок напева – не знал он и сам тогда, что с ним делалось. Во сне и наяву, утром и в сумерки, все мерещилось ему потом, что в обеих руках его белые руки и движется он в хороводе[373].

Речь, как можно понять, шла здесь об одной из разновидностей игровых хороводов «с линейным построением», когда участники, разделившись на две группы, становятся в линии одна против другой «стенкой», держась под руки, и ведут своеобразный диалог, исполняя игровые песни «Бояре, а мы к вам пришли» и т. д.[374] По воспоминаниям Г. П. Данилевского, на вечере у Аксаковых 31 октября 1851 года, когда речь зашла об этом эпизоде, Гоголь «лично показал, как Селифан высокоделикатными, кучерскими движениями, вывертом плеча и головы, должен был дополнять, среди сельских красавиц, свое „заливисто-фистульное“ пение»[375].

В результате правки в главе II гораздо ироничнее стало выглядеть описание генерала Бетрищева, его полурусское-полуиностранное воспитание (ср.: «Несмотря на доброе сердце, генерал был насмешлив. Вообще говоря, он любил первенствовать, любил фимиам, любил блеснуть и похвастаться умом, любил знать то, чего другие не знают, и не любил тех людей, которые знают что-нибудь такое, чего он не знает» – нижний слой; «В нем было все как-то странно, начиная с просвещен<ия>, которо<го> он был поборник и ревни<тель?>, [лю]бил блеснуть, любил также знать то, чего другие не знают, и не любил тех людей, которые знают что-нибудь такое, чего он не знает. Словом, он любил <1 нрзб> похвастать умом. [Воспи]танный полуиностранным воспитаньем, он хотел сыграть в то же время роль Русскаго Барина» – верхний слой).

Но главное – резко усилились как в этой главе, так и в последующих, инвективы против Просвещения. На самом деле, подобного рода выпады присутствовали, как мы все помним, уже и в тексте первого тома, но еще в завуалированном виде, скрываясь за иронической риторикой (знаменитая реплика Собакевича: «Толкуют просвещенье, просвещенье, а это просвещенье – фук! Сказал бы и другое слово, да вот только что за столом неприлично»). Во втором же томе и в особенности в верхнем слое сохранившихся глав накал выпадов гораздо сильнее: «Сказав это, Чичиков погладил свой подбородок и подумал: „Какая, однако ж, разница между просвещенным гражданином и грубой лакейской физиогномией“» (в нижнем слое было: «Увидя, что речь повернула вона в какую сторону, Петрушка закрутил только носом»).

«– Дурак. Дурак! – думал Чичиков, промотает все, да и детей сделает мотишками. Оставался бы себе, кулебяка, в деревне» – превращается в верхнем слое в: «„Дурак. Дурак! – думал Чичиков, – промотает все да и детей сделает мотишкам<и>. Именьице порядочное… Поглядишь, и Мужикам хорошо, и им недурно. А как просветятся там у ресторанов да по театрам… все пойдет к чорту. – Жил бы себе Кулебяка в деревне“».

Тема ложного Просвещения возникнет у Гоголя и в правке верхнего слоя в описании книгохранилища Кошкарева: «„Пользуйтесь, пользуйтесь всем, вы Господин. Просвещенье должно быть открыто всем“. Так говорил Кошкарев, введя его в Книгохранилище».

Но главной правкой в главе второй, с которой долго не будут соглашаться последующие издатели второго тома (см. с. 210 наст. изд.) станет вычеркивание из верхнего слоя «преказусного анекдота» о немце-управителе: «…полюби нас чорнинькими, а белинькими нас всех полюбит…». Соответственно вычеркивается далее и авторское отступление о «грязном человеке», который «и в самом падении» «требует любви к себе».

В главе III, наряду с усилением в верхнем слое темы ложного Просвещения, усиливается и тема Европы, которой подражают и перед которой раболепствуют. Распекающий Петрушку Чичиков говорит: «Уж вот можно сказать удивил красотой Европу!» (в нижнем слое было: «Чай и теперь налимонился»). Но при этом вычеркиваются в общем-то вполне позитивные рассуждения Селифана и Петрушки о европейских («немецких») нововведениях Кошкарева («Слышь, мужика Кошкарев-барин одел, говорят, как немца») и т. д.

В эпизоде с Петухом перерабатывается образ Николаши, который из глуповато-наивного мальчика превращается в верхнем слое в молодого человека, откровенно ищущего себе выгоду (ср.: «Он рассказал с первых же разов Чичикову, что в Губернской Гимназии нет никакой выгоды учиться, что они с братом хотят ехать в Петербург, потому провинция не стоит того, чтобы в ней жить…». В нижнем слое было: «Он рассказал, что у них в гимназии не очень хорошо учат, что больше благоволят к тем, которых маменьки шлют побогаче подарки. Что в городе стоит Ингерманландский гусарский полк, что у ротмистра Ветвицкого лучше лошадь, нежели