— Я вас понял.

— За дельце в той чертовой комнате в отеле я отвечаю, смекайте. А кровавые следы от ее порога ведут прямо сюда.

Впервые за все время Дэвис взял сигару из пепельницы и глубоко затянулся; и это несмотря на то, что тление сигареты Джоджо ее изрядно покоробило. Затягиваясь, Дэвис явно обдумывал ситуацию. Его веки неприятно смежились, оставив видными только пару белых полосок; зрачки будто подпрыгнули и спрятались где-то на линии бровей. Он даже не стал выдыхать сигарный дым — тот, судя по всему, осел где-то в его легких.

— Вчера вечером вы были на сеансе для мужчин, не так ли? — спросил Дэвис.

— Был, — согласился Джоджо.

— Вы любите кино, мистер Уокер?

— Когда-то — да, а сейчас мне больше по барабану, честно говоря.

— А как насчет сцены? Боюсь, в этом маленьком городе нет театра…

— Выкладывайте, что там у вас на уме, Дэвис.

— «О, что ты за храбрец!» — вдруг выкрикнул он, слегка застав Джоджо врасплох. — «Хоть от заботы кошки дохнут, норовистость твоя саму заботу сможет уморить!»[23]

— Уж вы мне поверьте, заботы об этом деле мне не занимать.

— А вы не поняли! В контексте данном превеликий наш Поэт «заботой» звал излишек любопытства.

— Ясно. Любопытство убило кошку, значит…

— Именно так.

— Здорово. А еще что-нибудь процитировать можете?

Зазывала Дэвис вернул сигару в пепельницу и поднялся с кресла Раса. Уставившись во все глаза на Джоджо, он будто изучал каждый шрам на его лице.

— От любопытства умер бес, а утолив его, воскрес! — пропел он. — От кончиков рогов и до хвоста — бесяра подлый жив как никогда!

— Это тоже из Шекспира?

— Это из Бена Джонсона. Из всех английских драматургов эпохи Возрождения моему сердцу он наиболее мил. А вы кого предпочитаете, мистер Уокер?

И снова — вкрадчивая улыбочка. Джоджо вытянул новую сигарету из кармана и запалил ее.

— Мне-то из них всех Джон Флетчер по нраву, — признался он. — Особенно вот это: «О чары сна, что лечат все невзгоды…»

— «Одной со Смертью нежной вы природы»[24], — встрял Дэвис.

— Я смотрю, последнее слово всегда должно быть за вами?

— Ничего не могу с собой поделать, — сказал Дэвис, извинительно разводя руками. — Я ведь антрепренер.

— Тогда вы должны понимать, что чувствую я, будучи детективом.

— Смотрящим по отелю.

На этот выпад Джоджо отвечать не стал.

— Я всю жизнь посвятил искусству зрелищных мероприятий, мистер Уокер, — сказал Дэвис, отходя от стола. — Всю мою жизнь. До того как найти место в кинобизнесе, я глотал пыль тысячи дорог. Понимаете, о чем я?

— Конечно. Вы были балаганщиком.

— Поначалу — да. Я странствовал с бродячим цирком. Заметал за зрителями ореховую шелуху, убирал за слонами. Раз взялся за работу — делай на совесть. Но однажды у меня появился друг. Чародей, волшебник — не побоюсь этих слов. Он меня многому научил. Целой уйме трюков. В каком-то смысле я встал на его место, а в каком-то — он на мое.

— Вас куда-то несет, Дэвис.

— Бродячий цирк — это целый другой мир. Иная вселенная с особыми правилами и законами, собственным этикетом. Знавал я одного парня — был тот самым красивым из всех виденных мною парней. И был он безнадежно влюблен в женщину, которую мы все звали Большая Берта. Она весила без малого два с половиной центнера, детишки над ней потешались. Но тот безумно красивый парень любил ее больше жизни. Такое возможно только в бродячем цирке, Уокер. Но вам ведь это хорошо известно, ведь вы — из той же… породы — можно так сказать? Или я слишком много себе позволяю?

Джоджо поморщился.

— И что это должно значить?

— Твоя порода проступает наружу, Джоджо Уокер.

— Моя?

— Тебе бы побриться.

— Послушай, ты…

— Комедиант из меня всегда был никудышный. Как я говорил, шутки оставьте клоунам! Но знаешь, что меня сейчас реально смешит? Что это меня прозвали Зазывала[25], а не тебя — мальчишку-псоглавца!

Джоджо рывком вскочил на ноги и обрушил кулаки на столешницу. Сигара мигом вылетела из пепельницы и очутилась на полу, в ворсе ковра.

— Теперь ты меня послушай, сукин сын, — прорычал он. Его плечи дрожали от ярости, кулаки сжимались и разжимались. — Ты обо мне ни хрена не знаешь, усек? И если еще раз меня так назовешь, Богом клянусь, я тебе по первое число всыплю.

— Просто так тебя называли на афишах, Джоджо, — разве не помнишь?

Джоджо открыл было рот, чтобы что-то сказать, но из него не вырвалось ни слова. Он застыл в напряженной позе, как памятник человеческому гневу. Дэвис запрокинул голову и рассмеялся, когда в кабинет безо всяких церемоний вошли двое из его свиты. Джоджо обернулся посмотреть на них — высокий парень в твидовом пиджаке, виденный в отеле, был одним, а второго, рыжебородого, смахивающего на пузатый пожарный гидрант, он не помнил. Возможно, на памяти сказалось потрясение от слов Зазывалы Дэвиса.

Так тебя называли на афишах.

Бродячий цирк.

Рука Дэвиса нырнула под стол и вернулась с длинной блестящей черной тростью. Он ловко повертел ее в руках и театрально провозгласил:

— Дамы и господа! Из густых диких лесов, что тянутся по берегам русской Волги… выходит дикий, не знающий цивилизации зверь, подобного коему вы никогда не видели! Охотники из местечка под названием Кострома выследили этого детеныша и по следам его прошли до пещеры, где он жил с отцом. Отец его был настолько подобен зверю, что его пришлось застрелить, — а сын был продан нашему цирку. Трепещите же!

У Джоджо пошла кругом голова. Он подался назад и упал бы, если бы пара бугаев не подхватила его под руки. Воздух в комнате, казалось, накалился до адских температур. Вонь пота, жареной кукурузы и слоновьего дерьма хлынула ему в ноздри.

— Это дикарь, которого невозможно приручить! Он заперт за железной решеткой для вашей же безопасности!

Прутья решетки материализовались вокруг него. Он не мог вспомнить, были ли они там все это время. У ног лежала постель из сена, и он испытывал сильное чувство дежавю, которое не мог определить.

— Леди и джентльмены, этот экземпляр не для слабонервных. Не стыдитесь, если вам захочется отвести взгляд… Ита-а-ак, встр-речайте — Джоджо, Мальчик Псоглавец!