Эсперанса едва удержалась от улыбки. Терпимость иногда прячется в самых неожиданных местах.

– Что еще?

– Это все, что мне известно. Сегодня субботний вечер. Они появятся завтра.

– Ладно, – сказала Эсперанса. Она разорвала банкноты пополам. – Другую половину получишь завтра.

Хэл протянул ручищу и схватил девушку за предплечье:

– Ты тут не умничай, красотка! Я могу только свистнуть, и тебя через пять секунд растянут на бильярдном столе. Сто пятьдесят баксов ты мне дашь сейчас. А потом разорвешь еще сотню, чтобы заткнуть мне рот. Понятно?

У Эсперансы бешено заколотилось сердце. Она протянула ему оставшуюся половину банкноты. Достала еще сотню, разорвала и протянула половину бармену.

– А теперь убирайся, цыпочка. Немедленно.

На сегодняшний вечер они уже сделали все, что планировали. Пытаться проникнуть в особняк Сквайрсов было бы по меньшей мере глупо. Болитар не мог ни позвонить, ни как-то иначе связаться с Колдренами. Искать вдову Ллойда Реннарта тоже поздно. Не говоря уже о том – хотя с этого надо было начинать, – что Майрон смертельно устал.

Поэтому он провел остаток вечера в домике для гостей в компании двух своих лучших друзей. Майрон, Уин и Эсперанса улеглись каждый на своем диванчике в шортах и футболках, обложившись мягкими подушками. Майрон в огромных количествах пил «Йо-Хо», Эсперанса усердно налегала на диетическую колу, а Уин старался не отставать от них, прикладываясь к крепкому пиву. Пиршество дополняли кукурузные и картофельные чипсы, подсоленные крендельки и доставленная пицца. Свет они выключили. В углу работал широкоэкранный телевизор. Уин накануне записал все эпизоды сериала «Старая чета», сейчас шла четвертая серия. Майрон всегда думал, что одно из главных достоинств «Старой четы» – стабильность. В ней не было ни одного слабого эпизода, а многие ли сериалы могут этим похвастаться?

Майрон отхватил большой кусок пиццы. После первой встречи с Колдренами он почти не спал (впрочем, это произошло только вчера). Мозги у него кипели, а нервы стонали как расстроенное пианино. Общение с Уином и Эсперансой при голубоватом свете телевизора действовало успокаивающе.

– Нет, не может быть, – покачал головой Уин.

– Полная чушь, – поддакнула Эсперанса, срывая пробку с очередной бутылки.

– Да я вам говорю, – убеждал их Майрон. – Джек Клагман носит парик.

Уин был тверд как скала.

– Оскар Мэдисон никогда не носил парик. Слышишь – никогда! Феликс – вероятно, но Оскар? Нет.

– У него накладка, – возразил Майрон.

– Ты имеешь в виду последний эпизод, – вмешалась Эсперанса. – Там, где играл Говард-Козелл?

– Верно, – кивнул Уин и щелкнул пальцами. – Говард-Козелл. У него был парик.

Майрон устало возвел глаза к потолку:

– При чем тут Говард-Козелл? Я что, не знаю разницы между Говардом-Козеллом и Джеком Клагманом? Говорю вам – у Клагмана накладные волосы.

– Хорошо, а где линия? – вызывающе бросил Уин, кивнув на экран. – Я не вижу никакой границы или перехода. Хотя неплохо разбираюсь в этом.

– И я тоже не вижу, – щурясь, пробормотала Эсперанса.

– Ну вот, нас двое против одного, – констатировал Уин.

– Отлично! – воскликнул Майрон. – Можете мне не верить.

– В «Куинси» у него были свои волосы, – добавила Эсперанса.

– Нет, – произнес Майрон. – Ничего подобного.

На экране Феликс изображал солиста, исполняя какой-то веселый номер с рефреном «Все идет ходуном». Навязчивая песенка.

– Почему ты уверен, что у него парик? – спросила Эсперанса.

– «Сумеречная зона», – ответил Майрон.

– Что-что?

– «Сумеречная зона». Джек Клагман играл там в двух эпизодах.

– Ах да, – отозвался Уин. – Нет, постой, я сам вспомню. – Он замолчал, постукивая по губам указательным пальцем. – Тот, что с малышом Кипом. Роль исполнял…

Уин уже знал ответ. Жизнь с друзьями превращалась для Майрона в сплошную викторину.

– Билл Мамми, – подала голос Эсперанса.

Уин кивнул.

– Его самый известный персонаж?

– Уилл Робинсон, – ответила она. – «Затерянный в космосе».

– А помнишь Джудит Робинсон? – вздохнул Уин. – Она была образцовой землянкой.

– Если не считать одежды. Отправляться в космос в велосипедном джемпере от «Кей-март»? Кому это могло прийти в голову?

– И не забудем искрометного доктора Закари Смита, – добавил Уин. – Первый гей в телесериалах.

– Хитрый, скользкий и трусливый, со склонностью к педофилии. – Эсперанса покачала головой. – Он отбросил движение геев на двадцать лет назад.

Уин взял еще порцию пиццы. На белой коробке с красно-зелеными буквами красовалась типичная карикатурная картинка – толстый повар, подкручивающий пышные усы. Здесь же приводился стишок:

Не важно, сандвич или пицца, –

Для вас готовы мы трудиться.

Готовим сами мы с усами,

А что вам есть – решайте сами!

Чем не Байрон?

– Я не помню мистера Клагмана во втором эпизоде, – сказал Уин.

– Там еще играли в бильярд, – заметил Майрон. – А одну из ролей исполнял Джонатан Уинтерс.

– Ах да, теперь припоминаю. Призрак Джонатана Уинтерса пронзил героя мистера Клагмана бильярдным кием. Поруганная честь или что-то в этом роде.

– Ответ правильный.

– Но какое отношение два эпизода из «Сумеречной зоны» имеют к волосам мистера Клагмана?

– Они у тебя есть на видео?

– Думаю, да. Я записал последний сезон «Зоны». Один из эпизодов там должен быть.

– Давай поищем, – предложил Майрон.

Они потратили минут двадцать, роясь в огромной коллекции Уина, пока не обнаружили серию с Биллом Мамми. Уин вставил кассету в видеомагнитофон. Они молча уставились на экран.

Через несколько минут Эсперанса пробормотала:

– Будь я проклята.

В черно-белом фрагменте Джек Клагман звал Кипа, своего мертвого сына, и его душераздирающие вопли вызвали чудесное видение из прошлого. Эпизод трогательный, хотя не имел никакого отношения к сюжетной линии. Но главное заключалось в том, что в этой серии, появившейся лет на десять раньше «Старой четы», Джек Клагман был лысым.

Уин покачал головой.

– Ты хорош, – произнес он. – Ты очень хорош. – Он взглянул на Майрона. – Я горжусь тем, что сижу рядом с тобой.

– Да ладно тебе! – махнул рукой Майрон. – Зато ты силен в другом.