Мне было всего двадцать три года, приключений мне досталосьв избытке. Я намерена пропустить то, что не относятся к нашей теме и обратиться,с вашего любезного согласия, исключительно к тем, и которых вы, господа, язнаю, находите для себя интерес. Через неделю после моего возвращения, вкомнату, отведенную для наслаждений, принесли бочку, полную дерьма. Появляетсямой любовник: это правоверный клирик, до такой меры искушенный в подобныхудовольствиях, что он не способен был возбудиться, не прибегая к крайности,которую опишу. Он входит – я стою раздетая. Сначала он разглядывает моиягодицы, затем, весьма грубо на них надавив, велит мне раздеть его и помочьвойти и бочку. Я раздеваю его, поддерживаю за руки; старый боров помещается всвою стихию, через минуту в приготовленное отверстие он высовывает свой член,уже почти натянутый, и приказывает мне потрясти его несмотря на омерзительные нечистоты,которыми был покрыт. Я исполняю поручение, он погружает голову в бочку,барахтается, глотает, рычит, извергает и выскакивает в ванну, где я егооставляю под присмотром двух служанок, которые отмывают его с четверть часа…

Вскоре появляется другой гость. К тому времени я уже целуюнеделю испражнялась и мочилась в заботливо оберегаемую чашу; этот срок былнеобходим, чтобы помет был доведен до такого состояния, какое было нужно нашемуразвратнику. Это был мужчина лет тридцати пяти; у него, я догадывалась,водились деньги. Еще не успев войти, он спрашивает меня, где стоит горшок; яему его подаю, он вдыхает запах: «Совершенно ли вы уверены, что прошла неделя стех пор, как это сделано?» – «Я могу поручиться, – говорю я ему, – выже видите, что он уже покрылся плесенью?» – «Вот это как раз то, что мне надо;он все равно никогда не сможет заплесневеть больше, чем я люблю. Прошу вас,покажите мне скорее прекрасную попку, которая это выкакала». Я ее предъявляю.«Отлично, – говорит он, – а теперь поместите-ка ее напротив, такчтобы я мог ею любоваться, пока я буду есть ее изделие». Мы усаживаемся. Онпробует, приходит в восторг, снова берется за дело и поглощает изысканное блюдоза одну минуту, отвлекаясь только для того, чтобы взглянуть на мои ягодицы и непредпринимая больше никаких действий: даже не вынул члена из штанов…

Спустя месяц явившийся к нам развратник не захотел иметьдела ни с кем, кроме самой Фурнье. И что же за предмет он себе выбрал, великийБоже! Ей было тогда полных шестьдесят восемь лет; вся ее кожа была изъеденавоспалением, и восемь гнилых зубов, украшавших ее рот, придавали ей такоезловоние, что было невозможно разговаривать с ней вблизи. Однако именно еенедостатки восхитили любовника, с которым ей предстояло иметь дело. Сгораяжеланием увидеть подобную сценку, я бегу к моей щелке: Адонис оказалсянемолодым врачом, но все же моложе ее. Будучи допущен до нес, он четверть часацелует ее в губы, затем, открыв ей старый, сморщенный зад, похожий на староекоровье вымя, с жадностью лобызает и сосет его. Приносят шприц и три бутылочкиликера; ученик Эскулапа при помощи шприца впрыскивает неопасный напиток вкишечник своей Ириды; она, не пошевелившись, выдерживает; тем временем докторне перестает целовать и лизать ее во все части тела. «Ах, мой дружок, –говорит, наконец, старуха, – я больше не могу! Я больше не могу!Приготовься, мой друг, я должна разгрузиться.» Последователь салернцевпреклоняет колони, вытаскивает из своих штанов бесчувственный лоскут,потемневший и сморщенный, торжественно его трясет; Фурнье водружает свойраспухший, грубый зад на его рот. Доктор пьет содержимое, частицы кала,разумеется примешиваются к жидкости, все это проглочено, развратник извергаетсемя и в упоении бесчувственно валится навзничь на пол. Таким-то образом этотразвратник удовлетворил сразу две свои страсти: винолюбие и похоть.

«Подождите, – говорит Дюрсе, – подобные излишествавсегда меня возбуждают. Ла Дегранж, мне сдастся, что твой зад ничем не хужетого, который только что описала Дюкло: подойди и приложи мне его к лицу».Старая сводня исполняет приказание. «Пускай! Пускай! – кричит Дюрсе, чейголос казался приглушенным из-под грузных ягодиц подражательницы. –Отпускай, плутовка! Что бы там ни было, жидкое или твердое, я проглочу все».Операция совершается. Епископ поступает таким же образом с Антиноем, Кюрваль –с Фаншон, а Герцог – с Луизон. Наши четыре богатыря, прекрасно закаленные вовсех непотребствах, предались этому с усвоенным ими хладнокровием: все четырепомета были проглочены, так что ни одной капли выходящего ни с той, ни с другойстороны не было пролито. «Ну, Дюкло, – сказал Герцог, – теперь тыможешь заканчивать; если мы не стали спокойнее, то по крайней мере, стали болеетерпеливыми и более способными тебя дослушать». – «Увы, господа, –говорит наша героиня, – история, которую мне осталось вам рассказатьсегодня вечером, думаю, слишком неприхотлива и незамысловата для того состояниядуха, в котором я вас нахожу. Как бы там ни было, настал черед, и ей следуетзанять свое место. Герой этого приключения служил бригадным генералом вкоролевских армиях. Нам было нужно его раздеть и запеленать как ребенка; покаон так лежал, я должна была испражняться перед ним на блюдо и кормить его моимпометом с рук как будто кашей. Наш развратник проглатывает все, извергая семя впеленки и имитируя крик младенца.»

«Ну что ж, давайте прибегнем к помощи детей, – говоритГерцог, – раз ты остановилась на истории с детьми. Фанни, покакайте мне,пожалуйста, в рот и не забудьте, пока будете это делать, пососать мой член, посколькуеще нужно будет извергнуть». – «Да будет исполнено то, о чем былопопрошено, – говорит Епископ. – Подойдите-ка, Розетта, вы слышали,что приказано Фанни? Сделайте то же самое». – «Пусть это приказаниеотносится и к вам, – говорит Дюрсе также приблизившейся Эбе». –«Стало быть, нужно следовать моде, – говорит Кюрваль, – Огюстин, неотставайте, голубушка, от своих подружек: примите разом мое семя в своегорлышко и выпустите ваше дерьмо ко мне в рот». Все было исполнено, и на этотраз – на славу; со всех сторон были слышны пуки испражнявшихся и шумизвержений. Удовлетворенная похотливость совпала с утоленным аппетитом. Однакогерои наши порядком изощрились в своих оргиях, поэтому все дети были положеныспать, и усладительные часы, которые за тем последовали, были заняты с четырьмялучшими работницами, четырьмя горничными и четырьмя рассказчицами историй.Друзья окончательно захмелели и произвели гнусные дела, отличавшиеся такойсовершенной мерзостью, что я не смог бы их описать без ущерба для менее развратныхкартин, которые мне еще остается предложить читателям. Кюрваль и Дюрсе былиунесены без сознания, однако Герцог и Епископ, сохранившие такое же спокойствиеи ясность мысли, как если бы они ничего не делали, не меньше прежнегопредавались весь остаток ночи своим обычным наслаждением.

Четырнадцатый день.

В этот день выяснилось, что погода решила еще большесодействовать осуществлению планов наших развратников и скрыть их лучше, чемсобственная предусмотрительность, от глаз всего света. Выпало невиданноеколичество снега, который, наполнив всю окрестную долину, казалось, закрылдоступ к убежищу наших четверых злодеев даже для зверей, поскольку из людей несуществовало более ни одного, кто бы отважился добраться до них. Невозможнопредставить, насколько сладострастию благоприятствует такого рода безопасностьи на что осмеливаешься, когда можешь сказать себе: «Я здесь один, я один накраю света, избавленный от всех глаз, и ни одно существо не может прийти комне; нет больше узды, нет преград». С этого времени желания устремляются снеудержимостью, не знающей границ. Безнаказанность, которая их поддерживает,приятно усиливает это опьянение. С тобой остаются только Бог и совесть. Какпрочна может быть первая узда в глазах безбожников сердцем и умом? И какуювласть может иметь совесть над тем, кто так хорошо научился побеждать ееугрызения, так что они превратились для него почти в наслаждения? Несчастноестадо, отданное на растерзание таким злодеям, как бы ты содрогнулось, если быопыт, которого у тебя нет, сделал бы доступными такие рассуждения!