В этот день отмечалось окончание второй недели, и всезанялись празднованием этого события. На этот раз должны были венчать Нарциссаи Эбе; жестокость заключалась в том, что супруги должны были быть оба наказаныв один вечер. Таким образом, из недр брачных наслаждений им предстояло перейтик горьким урокам; какая жалость! Малыш Нарцисс, который был смышлен, указал напротиворечие. Но это не помешало перейти к обычным процедурам. Епископотслужил, молодых соединили и разрешили им, стоя друг перед другом и на виду увсех, сделать все, что бы они захотели. Но кто бы этому поверил? Приказ и безтого был слишком невразумителен, и мальчуган, который уже хорошо знал, что надоделать, восхищенный видом своей невесты и не видя возможности овладеть ею,хотел было лишить ее девства руками, если бы ему дали волю. Этому вовремявоспрепятствовали, и Герцог, завладев ею, тотчас же обработал ее в бедра, покаепископ поступал таким же образом с женихом. Сели обедать. Новобрачные были допущенык трапезе, и так как обоих чудовищно накормили, то, выйдя из-за стола, ониудовлетворили – один Дюрсе, другая – Кюрваля, которые счастливо проглотили ихмаленькие детские извержения. Кофе подавали Огюстин, Фанни, Селадон и Зефир.Герцог приказал Огюстин, чтобы она потрясла Зефиру, а ему – наделать ей в рот,пока он будет извергать семя. Операция удалась на удивление, да так хорошо, чтоЕпископ решил проделать то же самое с Селадоном: Фанни ему трясла; мальчикполучил приказ наделать месье в рот в тот момент, когда он почувствует, что егочлен потек. Но с этой стороны не все удалось так же замечательно, как с другой:ребенок никак не мог испражняться в то же время, что и извергать семя, и,поскольку все это было не более, чем пробное испытание, и устав ничего об этомне говорил, на него не было наложено никакого наказания. Дюрсе заставил посратьОгюстину, а Епископ, у которого стоял как штык, дал пососать себе Фанни в товремя, как она отгружала ему в рот; он исторгнул, приступ был неудержим; онслегка помучил Фанни, хотя не мог, к сожалению. ее наказать, как бы сильно, какэто было видно, тот ни хотел. Не существовало более вздорного человека, чемЕпископ. Едва успев исторгнуть семя, он с удовольствием посылал к черту предметсвоего наслаждения; все это знали, и не было ничего, чего бы так сильно боялисьюные девочки, супруги и молодые люди, как того, что он вдруг лишится семени.Отдохнув после обеда, все перешли в гостиную, и после того, как каждый занялсвое место, Дюкло вернулась к теме своего повествования:

«Иногда я уезжала по делам в город. Они были обыкновенноболее доходными, и Фурнье старалась выгадать на них. Однажды она послала меня кстарику, Мальтийскому кавалеру, который открыл передо мной нечто, напоминавшеешкаф, весь наполненный ящичками, в каждом из которых стоял фарфоровый горшочекс пометом. Старый развратник прожинал с одной из своих сестер, настоятельницейодного из самых знатных парижских монастырей. Эта добрая женщина, по егопросьбе, каждое утро посылала ему коробочек с калом самых прелестных своихвоспитанниц. У него все это было расставлено по порядку, и, когда я пришла, онприказал мне взять номер, который сам назвал и который был самым старым. Яподаю ему. «Ах, – говорит он, – это принадлежит девушке шестнадцатилет, прекрасной как ясный день. Почеши мне, пока я его съем». Вся процедурасводилась к тому, что я ему потрясла и предъявила задницу, пока он жрал, потомоставила на том же блюдечке свой помет вместо того, что он проглотил. Он следилза тем, как я это сделала, подтер мне зад языком и спустил семя, облизывая мойанус. Затем ящики были задвинуты, мне было заплачено, а наш горой, которого япосетила совсем ранним утром, заснул как ни в чем не бывало.

Другой человек, на мой взгляд еще более замечательный, былстарым монахом. Он спрашивал себе восемь-десять пометов девочек или мальчиков –все равно. Затем он их перемешивает, месит, надкусывает в середине, извергаетсемя, поглощая по меньшей мере половину в то время, как я его сосу. Третийвызвал у меня самое сильное отвращение, которое я испытала за всю мою жизнь. Онприказывает мне раскрыть пошире рот. Я, голая, лежу на полу на матраце, а он –верхом на мне; он извергает свой кал мне в глотку и затем, мерзавец,наклоняется, чтобы съесть его из моего рта, орошая мне сосцы своим семенем».

«Ах, ах! Вот так шутник, – говорит Кюрваль, – амне как раз чертовски захотелось посрать, нужно попробовать. Кого бы мне взять,ваша светлость?» – «Кого? – переспросил Бланжи. – Честное слово, явам советую выбрать мою дочь Жюли, вот она стоит. Вам нравится ее ротик, ну такугощайтесь». – «Благодарю вас за совет, – говорит с горечьюЖюли, – что я вам сделала, если вы так говорите обо мне?» – «Эге, ну разэто ей в тягость, – говорит Герцог, – тогда возьмите мадемуазель Софи:нежна, хороша собой, и всего четырнадцать лет». – «Ладно, идет, согласенна Софи», – говорит Кюрваль, и его неугомонный член начинает волноваться.Фаншон подводит жертву; бедняжку вот-вот вырвем от омерзения. Кюрваль смеетсянад ней, он приближает свою большую, безобразно грязную задницу к этомупрелестному личику и кажется нам похожим на жабу, которая сейчас заставитзавянуть розу. Софи не теряет ни одного кусочка, и подлец возвращается, чтобызабрать обратно то, что он низвергнул; он проглатывает все это в четыре приема,пока его встряхивают прямо на животе бедной маленькой неудачницы, которую послеокончания операции вывернуло наизнанку, прямо в лицо Дюрсе. Тот с важным видомловит все это ртом, не забывая блудить руками и покрываясь тем, что вылетало унее изо рта. «А теперь, Дюкло, продолжай, – говорит Кюрваль, – ивозрадуйся плодам твоих рассказов; ты видишь, как они подействовали». ТогдаДюкло снова взяла слово и, обрадованная до глубины души тем, что так хорошопреуспела своих повествованиях, сказала следующее:

«Мужчина, которого я увидела после того, чей пример настолько что соблазнил – непременно хотел, чтобы женщина, которая ему будетпредставлена, страдала несварением желудка. Вследствие этого Фурнье, котораяменя ни о чем не предупредила, дала мне проглотить за обедом какую-то дрянь,отчего содержимое моего кишечника размягчилось и сделалось жидким, таким, какесли бы я съела какое-то лекарство. Тот, кому я была нужна, приходит и посленескольких предварительных поцелуев предмета его поклонения, видит, что я ужене в силах дальше откладывать из-за рези в животе, начавшей меня мучить. Ондает мне свободу действовать. Жидкость потекла, одновременна я держу его зачлен, он млеет от восторга, проглатывает все и требует повторить; я выдаю емувторой залп, за которым скоро последовал третий; наконец, мерзкий блудодейоставляет в моих руках недвусмысленные свидетельства ощущения, которое ониспытал.

На другой день я обслуживала одного типа, чудачествокоторого, может быть, найдет нескольких последователей среди вас, господа. Дляначала мы поместили его в комнату по соседству с той, где мы имели обыкновениеработать и в которой было отверстие, удобное для наблюдений. Он располагаетсятам один. Другой актер ждет меня в смежной комнате: это был первый встречныйизвозчик, за которым послали на улицу и которого предупредили обо всем. Так какя тоже обо всем знала, наши роли были исполнены хорошо. Дело заключалось в том,чтобы заставить испражняться возницу как раз напротив отверстия, с тем, чтобыспрятанным блудник не потерял ничего из виду. Я принимаю помет на блюдо, слежувнимательно за тем, чтобы оно было выложено все, раздвигаю ему ягодицы,надавливаю на анус… Ничто не забыто из того, что может помочь испражниться какследует. Едва мой мужичок кончает, я беру его за член и даю ему извергнуть семяв его же дерьмо. Все это происходит по-прежнему на глазах нашего наблюдателя.Наконец пакет готов, и я убегаю в другую комнату. «Вот месье, глотайтескорее, – кричу я, – он совсем горячий!» Он не заставляет меняповторять дважды, хватает блюдо, вручает мне свой член, который я трясу.Бездельник проглатывает все, что я ему подала, пока его жезл испускает подупругими движениями моей прилежной руки.