назад, вдруг показался Кате особенно нелепым. И главное, сама его затеяла, идиотка. На что надеялась, спрашивается?

— В общем, я к чему все это говорю. Любопытно, конечно, кто за вашей компанией в университете приглядывал. Но, с другой стороны, Васю-то сдать мог кто угодно. Тот же Гарик, например. Почему нет? Мирела бы освободилась. Или могли, как ты говоришь, со стороны «Хроники» выйти. Не суть. А вот потом… Кто ему потом помог и почему — вот это по-настоящему интересный вопрос. А кто-то помог, это точно, и не говори мне ничего, Кать. Чудес не бывает. Таких, во всяком случае. Там была какая-то другая игра, которую нам не видно. Тут надо изнутри смотреть. Интересно, конечно, хотя интерес этот теперь уже… м-м… чисто академический, скажем так.

— Ну и бог с ним, — сказала Катя. — Я думала, вдруг ты что-то имел в виду, когда говорил…

Она заторопилась уходить. Не хотелось встречаться с Никой. То есть не с Никой, а втроем. Ника будет присматриваться напряженно: как ты к Андрею? Не смягчилась? А ей — что? Не ее это дело вообще-то. Пусть себе получают удовольствие. А притворяться неохота. Да и не получится.

На улице было приятно — потеплело, но еще не развезло. Катя решила пройти часть дороги пешком. Шла, вдыхая полной грудью, и размышляла. Разговор получился вполне бессмысленный, конечно, но… Не очень-то она и рассчитывала получить от него новую информацию. Но вот это — «другая игра, которую снаружи не видно» — это, во-первых, совпадало с ее внутренним ощущением, а во-вторых, нисколько не противоречило некоторым выводам, к которым она успела прийти. Больше того — именно к этому все и должно было сводиться.

Прекрасно, замечательно — и ни на шаг не сдвигает с мертвой точки. Если снаружи не видно, то нужен кто-то, кто посмотрел бы изнутри. Инсайдер нужен, одним словом, да где ж его взять? Одна мыслишка навязчиво лезла в голову, хотя Катя и отгоняла ее как бессмысленную и к жизни неприменимую. Был вообще-то один инсайдер, участвовавший в тех событиях столетней давности. Володя. В том, что он инсайдер, она практически не сомневалась. Но что с того? Допустим, он согласится с ней поговорить… а он, очень возможно, согласится… Во имя старой дружбы, как-нибудь так. Но ведь этого мало. Чтобы ответить на ее вопросы, пришлось бы признаться и назвать все своими именами. Конечно, сто лет прошло, и для него все это уже давно не имеет никакого значения, люстрация у нас, кажется, никому не грозит, ничем он не рискует… А все-таки прямой разговор может быть неприятен. И даже скорее всего.

Ей вдруг пришло в голову, что вообще-то это не совсем правомерно — называть его участником тех событий. Он был в курсе, да… но как могло получиться, что он исчез именно тогда, когда ими заинтересовались всерьез, когда, казалось бы, за ними нужен был глаз да глаз? Не исчезать он должен был, а дружить особенно интенсивно. Впервые к ней в душу закралось сомнение: а что если она ошиблась, ошибалась все эти годы? Она подумала: вот! вот об этом-то исчезновении и нужно его спросить. Очень может быть, что как раз тут кроется что-то важное. То есть нужно было бы, если бы она решилась с ним поговорить, а она как раз наоборот все больше склонялась к тому, что это бесполезно.

Все-таки вечером, разговаривая по телефону с Никой — обменивались впечатлениями о Женьке, Ника мялась, не решаясь спросить об Андрее, — Катя упорно делала вид, что не замечает, и злилась и на себя, и на нее — потом бросила как бы между прочим:

— А знаешь, кого я среди всех этих дел почему-то вспомнила? Володю Савельева. Странно все-таки: был человек — и пропал, начисто, неизвестно где, неизвестно что…

— Почему это он пропал? — удивилась Ника. — Ничего он не пропал. Очень даже известно. На юрфаке он, замдекана.

— Да? А я не знала…

Катя слегка расстроилась: в глубине души она надеялась, что Ника ей помочь не сможет. И другие тоже не смогут. И вопрос отпадет сам собой. Она вспомнила, что, кажется, даже слышала когда-то об этом замдеканстве. Вытеснила из памяти, значит… потому что идти-то к нему не хочется. Но и сидеть, как барон фон Гринвальдус, тоже, знаете ли…

Она сразу подумала, что если пойдет к нему, то исключительно официальным путем — секретарша, запись на прием и все такое. Наверное, можно было как-то исхитриться и достать домашний телефон, но она решила этого не делать. Во-первых, не хотелось объяснять, зачем он ей понадобился. Вообще не хотелось ни с кем делиться всем этим, кроме разве что Гриши. Во-вторых, из кабинета будет, в случае чего, проще уйти, да и ему будет проще ее выгнать, если на то пошло. Чтобы никаких сантиментов, никаких законов гостеприимства, ничего такого. Надо будет спросить его как-нибудь так: почему ты так резко откололся от нашей компании, когда началась вся эта история с Васей? Как-нибудь так… Чтобы звучало достаточно прозрачно, но оставляло пространство для маневра. Если он начнет ссылаться на разлад с Никой, сказать: спасибо, все понятно, — и откланяться. Скорее всего, так оно и будет, процентов на девяносто. А что если он вместо ответа спросит: а что это ты спохватилась сто лет спустя? Ответить уклончиво: это сложно, я потом объясню.

Все это значило, разумеется, что решение принято. Записаться оказалось просто. Через два дня Катя отправилась в университет.

В приемной не было никого, кроме секретарши — поджарой пожилой дамы в темно-зеленом деловом костюме. Дама попросила Катю присесть. «Владимир Игоревич примет вас через пять минут». Катя послушно присела на удивительно советский кожаный диванчик и стала озираться по сторонам. Диванчик был, кажется, единственным предметом, перекочевавшим из прошлого, — все прочее выглядело современно и довольно шикарно. Катя поерзала на скользкой коже, устраиваясь поудобнее, и попыталась придумать хотя бы, с чего начать разговор. Однако в голову с чего-то полезли совершенно посторонние мысли. Например, такая: узнает ее Володя или не узнает. Казалось бы — тут ведь не шутки, тут на жизнь покушаются, надо же — думать о такой ерунде! А вот поди ж ты! Очень будет неприятно, если не узнает. Еще не давала покоя какая-то мелодия, привязавшаяся с утра. Что-то ужасно знакомое, еще чуть-чуть — и вспомню, но никак не вспоминалось.

Дверь кабинета