Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дело было, короче, практически безвариантное. Да Стас, в принципе, ни о каком алиби тогда и думать не хотел. Всё, что с ним произошло, он принял сразу, без колебаний. Как он мне сам говорил, к тому моменту, он уже достаточно хорошо понимал, как строятся материальные события, и сопротивляться кривой судьбе считал бессмысленным.
Он мне даже больше сказал. Не знаю, как передать это без искажений. Данный момент по-прежнему остаётся для меня самым трудным во всей этой катавасии. Я не уверен, что правильно понял слова Стаса, но, как мне кажется, то, что он пытался до меня донести, было примерно следующим. События, которые с нами происходят, то, где мы находимся сейчас, где будем находиться в будущем, вся обстановка, все объекты «феноменального», как он выразился, мира, с которыми нам приходится сталкиваться, не могут доминировать над тем, кто понимает реальное устройство вселенной. Короче, в его конкретном случае, это сводилось к некой «индифферентности сознания» (Стасово выражение) по отношению к окружающим его вещам. В том числе к тюрьме и всем этим, мягко говоря, скотским условиям, в которых нас здесь содержат.
Другими словами, Стасу было до фени, посадят его на год, на пять или на пятнадцать. У меня даже возникло подозрение, что он и вышке бы особенно не сопротивлялся. Но это уже, как говорится, мои догадки. Однако, боже упаси вас подумать, что Стасу было наплевать на свою жизнь. Если честно, более жизнелюбивого человека я, вообще, себе с трудом могу представить! Когда мы с ним разговаривали, вся его манера излагать свои мысли, его голос, жесты заряжали меня какой-то необъяснимой радостью. Теперь я понимаю, что этот человек действительно жил, жил каждое мгновение. Он переживал свою жизнь, если можно так выразиться, в каждом вдохе и выдохе. И, я уверен, продолжает её переживать таким же образом и сейчас.
Оперу в штатском — или кто он там был — я этого всего, разумеется, рассказывать не стал. До сих пор об этом вообще не знает ни одна живая душа. Потому что, как такое расскажешь?! Стас ведь и ещё мне кое о чём поведал в эти долгие месяцы, что мы были друзьями. Он тренировался по своей книжке. По его словам, там были написаны самые невероятные вещи: как научиться летать, как двигать предметы на расстоянии, как перемещаться в пространстве самому. Он говорил, что вся эта информация изложена в его книге в какой-то зашифрованной форме, и что разгадка шифра заняла у него довольно много времени.
Он даже сказал один раз, что кто-то ему в этом помогал, но я, если честно, всерьёз его слова тогда не воспринял. Стас часто сетовал на то, что слишком медленно продвигается в овладении одной техникой, что его уже давно ждут, чтобы поручить какие-то более важные дела. Но, видите ли, какая петрушка: когда человек в один день говорит, что на воле у него теперь никого не осталось, кроме полоумной двоюродной сестрицы. (Он не любил об этом вспоминать, но на том дне рождения ведь присутствовали также и его мать и отец). Так вот в один день он утверждает, что никто его там не ждёт, а в другой говорит, что кто-то ему что-то важное хочет доверить. Тут, знаете, как человека не уважай, а сомнения некоторые волей-неволей начинают закрадываться. Уж так наш рациональный интеллект устроен.
Я ведь себе только отдаленно могу представить, даже после всего услышанного от Стаса, в каких материях бродила последние годы его неутомимая душа. Убедиться в его полной вменяемости случаев было у меня предостаточно. Теперь я в ней, тем более, не сомневаюсь. Кому это всё пишу? — не знаю. Ведь для людей вроде тех, кем я сам был четыре года назад, всё написанное здесь — полнейший бред, то, чего не может быть, «потому что не может быть никогда». Ну, да бог с ним. Вылью весь этот хлам на бумагу, а там будь, что будет. Ведь, по крайней мере, одной вещи Стас меня успел научить: делай то, к чему чувствуешь внутренний позыв, и не задумывайся о последствиях. Мироздание само разберётся, как воспользоваться результатами твоих стараний. Твоя забота — доверять своим чувствам, а логику применять только там, где уместно.
Стас освоил свою технику и, я думаю, уже приступил к выполнению тех неведомых простым смертным задач, которые поставила перед ним чья-то еще более неведомая воля. В тайне я, конечно, надеюсь, что когда-нибудь встречу его «по ту сторону колючки». Через месяц кончается мой срок. И пока мне абсолютно не известно, куда я подамся, что конкретно буду делать. Когда меня допрашивали, я поинтересовался у опера, не нашли ли в камере у Лопатникова какой-нибудь книги. Оказалось, нашли — сборник стихов одного восточного поэта, который умер чуть ли не тысячу лет назад. Вот вам и учебник!
Эх, Стас, жаль не успел ты мне объяснить, с чего начинать-то надо. Но чёрта с два я теперь отступлюсь! Если один человек смог это случайным образом найти, сможет и другой. Я помню, Стас сказал мне однажды:
— Если у тебя есть вопрос, но нет ответа, и если ты ищешь ответ, знай: в это же самое время ответ ищет тебя! И, в конце концов, он тебя найдет, если ты этого действительно хочешь…».
— Это старая и очень простая суггестивная техника, которой пользуются в наши дни многие шаманы и парапсихологи индуистского и буддистского толка, — сказала Вера Алексеевна в ответ на Костин вопрос об источнике её знаний и навыков. — Техника позволяет быстро ввести человека в трансовое состояние и работает даже тогда, когда подопытный абсолютно не готов к адекватному восприятию своих видений и чувственных реакций.
Уголки Костиных губ чуть дрогнули при слове «подопытный», и Вера Алексеевна замолчала.
— Ну, ладно, — произнесла она через несколько секунд, — Нам со Славиком уже пора идти по домам, а у вас ещё будет время, чтобы обсудить сегодняшние Оксаночкины видения. Ты, Костик, постарайся окружить свою жену любовью и заботой в ближайшие дни — для вас обоих это будет иметь огромное значение!..
Оба гостя встали и направились к двери. Уже на пороге, во время прощального рукопожатия, Костя поймал в глазах Вячеслава отблеск тревоги и разочарования. Судя по всему, те несколько фраз, которые Оксана смогла произнести, придя в себя, не соответствовали его тайным ожиданиям.
И хотя Костя жалел Вячеслава, для него лично произошедшее стало хорошим известием: теперь едва уловимая напряжённость, всё ещё сохранявшаяся в их отношениях из-за Славиных несбыточных надежд, непременно рассеется.
Дело в том, что пренатальный делирий явил Оксане вовсе не сказочную рапсодию южно-американского кулачества. При погружении в транс, вместо аргентинского ранчо, она увидела всего лишь скромную крестьянскую хибару в одной из маленьких деревушек на острове Хонсю в Японии.
Гипотетическая Оксанина душа обреталась там в малопривлекательном, но довольно сильном и трудолюбивом мужском теле, у которого была сожительница-японка и которое, помимо ежедневной сельскохозяйственной подёнщины, занималось воспитанием пяти юных шаловливых созданий. В свободное от работы время душа неторопливо постигала азы дзен-буддизма, а когда дети выросли и жена умерла, оставила тяжёлое крестьянское бремя и поселилась в располагавшемся неподалёку от деревни монастыре, где и провела остаток дней в постоянных медитациях и учёных беседах.