Грустные люди в серо-фиолетовых фуражках пытались задавать ему какие-то совершенно неуместные вопросы, подсовывали длинные протоколы и заставляли их подписывать. Потом был морг и бюро похоронных услуг, где Борька и две Оксаниных подруги старались уладить, в его молчаливом присутствии, все необходимые формальности. Затем было кладбище, с которого Костю увозили совершенно обезумевшим от горя и слёз, поминки в общаге, бесконечные соболезнования и выражения глубокого сострадания. И только на третьи сутки те люди, которые не покидали его до этого ни на секунду, вдруг разом куда-то исчезли.

Костя вновь обрёл ощущение своего присутствия в этом мире, когда обнаружил себя лежащим в ночной тишине на их с Оксаной двуспальной кровати. Фатальная дереализация, в которую он погрузился около распростёртого на асфальте безжизненного тела своей любимой, исчезла также мгновенно, как и наступила три дня тому назад.

Всё это время Костя обитал в замкнутом «параллельном» пространстве, бесцветном и беспредметном, но зато в нем присутствовал самый родной для него человек на свете.

Двадцать четыре часа в сутки он непрерывно разговаривал с Оксаной, и это общение не казалось ему бредом. Он вообще не способен был ясно определить, что есть бред, а что — действительность, в этом внезапно свалившемся на него ужасе. В течение трёх дней Костя так до конца и не мог поверить в то, что, кроме как в своём воображении, он уже никогда не услышит Оксаниного голоса, не дотронется до её рук и лица, не прижмёт её к себе и никогда не ощутит вкус её поцелуя на своих губах.

Сама идея этой невозможности казалась ему полнейшим абсурдом. От него как будто бы оторвали главнейшую часть его существа, а всё оставшееся сделали пустым, превратили в голую идею, схематический замысел без живого содержания.

Костино сознание отказывалось мириться с новым качеством его земного бытия и настырно удерживало себя в окружении бесплотных утешительных грёз.

Это началось часа через два после того, как Костя вынырнул из океана своего защитного эскапизма в холодную и жуткую реальность предстоящего одиночества.

Первое время он по инерции продолжал рефлексировать, теперь, правда, уже понимая, что разговаривает сам с собой. Как это ни удивительно, но страха, боли или смятения Костя не испытывал. Оксаны не было с ним физически, и всё же этот факт отнюдь не казался ему конечной точкой в его отношениях с любимой. Периодически возникал вопрос о собственной вменяемости, но Костя гнал его прочь.

Милиция так и не смогла установить, каким образом двое молодых людей умудрились выпасть из окна Вячеславовой комнаты, хотя на руках девушки были обнаружены синяки, полученные, видимо, вследствие борьбы; и если застывшее в момент удара лицо Вячеслава выражало глубокое спокойствие и удовлетворение, то на лице Оксаны был ясно виден сильнейший предсмертный ужас.

Следствия, как такового, правоохранительные органы возбуждать не стали, поскольку, будь эта трагедия коллективным самоубийством или преднамеренным лишением жизни, наказывать было всё равно уже некого.

Парадоксально, но судьба Вячеслава, равно как и его апокалипсическое деяние, не вызывало у Кости никаких агрессивных эмоций. Орудие сослужило свою службу, и теперь орудие мертво. Костю гораздо больше занимало, чьим орудием был Вячеслав, и в чём вообще заключался замысел того невидимого демиурга, который смеет столь безжалостно ломать человеческие судьбы и надругаться над самым святым, что только есть в подлунном мире, — над божественной любовью.

Кроме Вячеслава, он не раз вспомнил также и Веру Алексеевну с её таинственными пророчествами, однако роль этой колдуньи сводилась, скорее всего, к функции катализатора, нежели источника вселенского зла.

Какой прок был ей убивать Оксану? Вера Алексеевна намекала на то, что обладает некоторой информацией о грядущих потрясениях в Костиной жизни, но ведь «знать» ещё не означает «быть способным что-то изменить по своему усмотрению».

Костя строил логические выводы и, чем дальше пытался в них углубиться, тем больше осознавал бессмысленность этого процесса. Теперь не имело значения, как, почему или из-за кого он остался один. Гораздо полезнее, как ему казалось, было выяснить, действительно ли Оксана потеряна для него навсегда. Не в физическом смысле, разумеется, — но в смысле реальном. Именно за это слово, «реальный», Костя и пытался тогда ухватиться.

Он чувствовал, что его любовь никуда не исчезла и не ослабла. Он не мог видеть Оксану, но внутренние ощущения были такими, как будто в самом центре его существа — в душе или в сердце — поселилась некая весточка от любимой, и она была настолько животворяща, что всякие следы уныния начали сами собой выветриваться из Костиной головы подобно мелкой пыли на хорошем сквозняке.

Костино сознание настойчиво возвращалось к словам Веры Алексеевны о том, что он сам найдёт выход из всех свалившихся на него бед. И теперь Костя чувствовал: выход был где-то здесь, на расстоянии вытянутой руки. Оставалось только нащупать дверь и взяться за ручку.

«Оксаночка, милая, — шептали его губы в ночной тишине. — Я скоро приду к тебе. Я знаю, как найти то место, где ты теперь живёшь. Я люблю тебя, родная моя!»

В груди нарастало возбуждение и радостное предчувствие. Но через два часа стремительного метания в кромешной темноте на границе двух миров Костя почувствовал, что силы покидают его. Сердце вновь наполнилось смертельным отчаянием. Перейти рубеж было невозможно: нечеловеческие усилия лишь заставляли его биться головой о невидимую преграду, а затем он, как мячик, отскакивал обратно — в глухой сумрак своих мучительных стараний.

Настала минута, когда он почувствовал, что готов сам выброситься из окна. Вскарабкаться на подоконник и сделать шаг в пустоту было так просто. Всего один шаг, несколько секунд падения, и они воссоединяться с Оксаной навеки.

Почему он так и не встал тогда с кровати, Костя вряд ли бы смог доходчиво объяснить. Не случись ЭТО ещё в течение нескольких минут, всё, наверное, было бы кончено. Но ОНО произошло, и Костя остался жив…

Впоследствии он много раз вспоминал о той загадочной и непостижимой секунде, которая разделила всю его жизнь на две неравные части. Первая из них была прожита неким «добрым домашним животным», умевшим повторять чужие слова, но своего собственного сознания и внутренней цельности не имевшего. А вторая обозначилась появлением существа разумного — человека, обладающего способностью видеть и чувствовать суть вещей и явлений.

Костя сформулировал произошедшую с ним метаморфозу многими годами позже. А в ту ночь ему было не до отвлеченных размышлений.

Он испытал нечто абсолютно невообразимое для обычного человека. Это было подобно мгновенной смерти и новому рождению в один и тот же момент. Как будто разом зажглись десять тысяч солнц, но свет их ударил не по глазам, а внутрь, в самый центр Костиного существа.

Внезапно вся комната, весь мир вокруг стали живыми. Костя и окружающее пространство сделались единым целым. Отовсюду лилась странная, беззвучная музыка, непохожая ни на что, когда-либо сотворённое человеком.