– Чтобы благоухать так же волшебно, как ты, Мира, – добавил он так преувеличенно галантно, что я не удержалась от смешка.

Он ушел в ванную, а я самым бесстыдным образом воспользовалась ситуацией. В квартире имелась всего одна кровать. Настоящая кровать! И я хотела эту кровать застолбить за собой.

Я вошла в маленькую спаленку, в которую только и помещалось, что кровать да дубовый шкаф, пробежала пальцами по пуховому одеялу, разделась до белья и заглянула в шкаф, надеясь найти там ночную рубашку, а еще лучше – пижаму: в голливудских фильмах героини всегда облачаются в непомерно огромные пижамы, принадлежащие мужчинам, в которых они тайно влюблены, и выглядят просто потрясающе.

Увы, в шкафу нашелся только костюм для Амоса да блузка с длинной юбкой для меня – «дядюшка» приготовил их, чтобы на переговоры с польским Сопротивлением насчет оружия мы явились не совсем уж оборванцами. О вещах вроде ночной рубашки и пижамы наш связной не подумал.

Пришлось лечь в постель в нижнем белье. Я устроилась поудобнее, и на одно блаженное мгновение иллюзия нормальной жизни стала абсолютной.

Но длилось это мгновение, увы, недолго, потому что в спальню ввалился Амос в трусах и рубашке и весело спросил:

– Так мы будем спать в одной кровати?

– Это с какой такой стати? – осведомилась я.

– Ну ты же уже улеглась.

– Ты будешь спать на полу, – отрезала я.

– Это с какой такой стати? – осведомился он.

– Ну ты же джентльмен, – ответила я.

– Не джентльмен, а законный муж.

– Который хочет, чтобы жена спала на полу, – усмехнулась я.

– Который хочет спать у нее под боком. – Он тоже усмехнулся и шагнул к кровати. Не успела я крикнуть: «Только попробуй!» – как он уже нырнул под одеяло. Как был, в рубашке и трусах.

Это было ужасно – мы лежали рядышком под одним одеялом. Непонятно только, по какой причине Амос улегся спать в пропахшей жареным беконом рубашке. Почему он ее не снял и не остался в одних трусах? Из соображений приличия? Он – и приличия?

Я откатилась к краю кровати, чтобы между нами осталось как можно больше пространства, но все равно – мы лежали под одним одеялом. Полуголые. И пахло от него – даже в этой рубашке – очень вкусно. Мылом. И Амосом. Никогда раньше я не обращала внимания, что у него есть свой запах, и запах приятный.

Может, у него и прикосновения приятные? Такие же, как губы? Внезапно, почти год спустя, наш поцелуй на рынке снова ожил в моем воображении. Интересно, он тоже его вспоминает?

Но тут рядом раздался храп.

По всей видимости, поцелуи его не слишком-то волновали…

А я никак не могла заснуть. Во-первых, потому что злилась на саму себя – пусть себе пахнет чем хочет, мне-то что? – и еще потому, что меня опять захлестнули страшные впечатления этого утра. Я изо всех сил старалась их прогнать, пыталась даже сосредоточиться на запахе Амоса, лишь бы ни о чем другом не думать, – но, увы, не получалось.

Засыпать было страшно – вдруг приснится толстый мерзавец из караулки? Пока я бодрствую, могу успокаивать себя: в конце концов, ничего дурного со мной не случилось. Однако во сне эсэсовец наверняка мне явится, и тут уж я не смогу его остановить. Я не хотела оставаться один на один со своим страхом, но и будить Амоса не желала – не желала показывать свою слабость. Настоящие подпольщики, такие как он и Эсфирь, врага не боятся. А если Амос обнимет меня, чтобы утешить, я точно разревусь. Из-за этого жирного мерзавца. Из-за кошмаров, которые мучают меня неделями. И из-за Ханны. А если я дам волю слезам, то раскисну напрочь – это я ощущала отчетливо. Никогда я не буду прежней, никогда не найду в себе сил выполнить поручение, данное подпольем.

Я всеми силами боролась со сном, но тщетно. Толстый эсэсовец, впрочем, мне так и не приснился. Хотя, может, лучше бы мне привиделся он – он, а не Зеркальщик.

Раньше я представляла себе этого злодея потешным чудиком, состоящим из отражающего стекла, подобно тому как Страшила из «Волшебника страны Оз» состоял из соломы. Но во сне мне явился настоящий монстр – весь перекошенный, деформированный, ощетинившийся острыми кромками бесчисленных кривых зеркал.

И в каждом из этих зеркал я видела ужасное: как меня бьет собственный брат, как меня насилует Куколка, как меня душат газом, как меня заживо сжигают в печи, и еще, и еще… Зеркальщик визжал:

– Ты заплатишь! Ты за это заплатишь!

– За что? За что? – в отчаянии кричала я, а чудище росло, достигая поистине гигантских размеров, и выставляло все новые и новые зеркала. В них я видела, как оживает колючая проволока на стене и перетягивает мне шею, как отец выталкивает меня из окна и как Руфь выхаркивает груды пепла, заживо погребая меня под ними.

– Сама знаешь за что! – кричал Зеркальщик.

На его лице отражались глаза Ханны, папы, мамы, Руфи, Даниэля и немецкого солдата. Глаза начали кровоточить, и эти глаза – не губы, нет, именно эти кровавые глаза – проскрипели:

– Ты жива, а мы нет!

С криком я проснулась. Амос, сев в постели, спросил испуганно:

– Что с тобой, Мира, что с тобой?

Больше я не могла сдерживаться – и разрыдалась. Пусть даже рисковала потонуть в этих слезах и никогда больше не выплыть. Теперь я знала, за что должна расплачиваться – за то, что до сих пор жива.

Но не успела я выговорить: «Я должна была умереть вместе с ними», – как Амос произнес такие удивительные слова, что я даже плакать забыла:

– Знаешь что, Мира? А давай-ка завтра сходим в кино!

48

Мы облачились в приличную одежду, оставленную дядюшкой в шкафу, и средь бела дня вышли на улицы Варшавы. Я – в нарядной юбке, Амос – в костюме и шляпе. Добравшись до кинотеатра «Шаубург», мы пристроились в хвост очереди. За билетами, кроме поляков, стояло множество немецких солдат, которые пришли кутнуть со своими польскими подружками и помыслить не могли, что среди них затесались двое евреев. Они нас даже взглядом не удостаивали – разве что пара человек вылупились на мой зад, желая убедиться, что я не располагаю более аппетитными формами, чем девицы, которых они тискали. Но, по их меркам, разумеется, я была доска доской.

Только Амос обращался со мной как с королевой. Конечно, не от большой любви – хотя он не уставал пафосно вещать о своей ненаглядной женушке, – а потому что хотел меня подбодрить. Он не того сорта человек, который может отсиживаться дома в ожидании «дядюшки», не рискуя слететь с катушек.

Впрочем, если вдуматься, с катушек Амос давно уже слетел. Повести меня в кино – чистой воды безумие. Но мне это было за счастье.

Мы сели с краю на случай, если вдруг придется удирать, – даже сумасшедшие все-таки не забывают об опасности, – и, когда выключился свет, мое сердце забилось чаще. Моих любимых голливудских фильмов в прокате больше не было – они под запретом и для поляков, и для немцев, – зато шла веселая комедия «Квакс – незадачливый пилот» с Хайнцем Рюманном. Разумеется, на немецком – но я более или менее понимала, о чем речь.

В фильме много пели, и герой был совсем не таким, какими предпочитали представлять себя сами немцы. Эдакий обаятельный, трусоватый врунишка. Конечно, если над фильмом задуматься, становится ясно, что он воспевает военную авиацию. Но мне думать не хотелось. Хотелось только смеяться. И Амосу тоже. Он без смеха вообще никуда.

Где-то посреди фильма он взял меня за руку и больше не отпускал. С этого мгновения мне было уже не очень интересно, что там творится на экране, и совершенно безразлично, что скажет Эсфирь и честно ли это по отношению к Даниэлю, которого все равно уже нет в живых. Держась за руки в кино, я поняла, каким человеком хочу быть больше всего на свете: самым обычным, живущим самой обычной жизнью.

После сеанса мы, по-прежнему держась за руки, побрели домой. Амос подтрунивал:

– Что же это за молодожены, которые не держатся за руки?

Мне показалось – хотя, может, я выдумываю? – что в этот миг он так же тосковал по обычной жизни, как и я.

Я получала такое удовольствие от нашей прогулки, что предоставила молодому мужу стрелять глазами по сторонам и проверять, не грозит ли нам опасность со стороны немцев или шмальцовников. Так мы и шли, держась за руки, пока на нас не налетел радостный «дядюшка» с возгласом:

– А вот и вы!

Радость его, понятное дело, была напускная – ведь он нам строго-настрого велел носу из квартиры не высовывать, а мы ослушались.

– Я как раз хотел сводить вас к Ольге – она столько всего наготовила! Ну вы же ее знаете… – Он засмеялся, и в нос опять ударил алкогольный душок.

– К Ольге, ну конечно! – Амос тоже демонстративно засмеялся.

«Дядюшка» подвел нас к машине, мы залезли на заднее сиденье. Он завел мотор и так рванул с места, что стало ясно: он ужасно на нас зол.

Пусть бесится сколько влезет – наша вылазка того стоила. Этих воспоминаний у меня теперь никто не отнимет.

– Куда едем? – осведомился Амос.

– На ту самую встречу, – резко ответил «дядюшка».

– Как быстро все устроилось! – удивилась я.

– Ваше вонючее письмо навело шороху.

Это хороший