свою. А он крепко прижал ее к себе, чтобы излить весь мед своих поцелуев, и уста их слились. И он просунул свою руку под ее левую подмышку, и сразу же все жизненно важные мускулы его напряглись, и жизненно важные части тела его потянулись к ней. И он заскользил своей левой рукой вниз, и тотчас тетивы их луков напряглись. Затем он столкнулся с двумя грудями ее, но вдруг это столкновение непонятно как отозвалось между их бедрами. И его тут же обвили ноги принцессы, указывая его малышу верное направления и словно бы восклицая: «Ко мне, отец поцелуев!» И он начал без промедления делать то, что следовало делать, и он разжег фитиль и стал вставлять иглу в пекло. И он делал это на разный манер, в то время как ее глаза говорили ему: «Жги!», а ее губы приказывали: «Вперед!», а ее правая рука кричала: «Толкай!», а ее левая рука восклицала: «Давай!», а ее зубы скрежетали: «Жарь!», а повороты и извивы ее словно восклицали: «Постарайся на славу для славной девушки, подобной жемчужине в раковине свой! Вздыхай от удовольствия и счастья, о возлюбленная семьи своей!»

И крепость была взята со всех четырех сторон, и героическое сражение состоялось без синяков, но с обильными слезами радости, без болезненных ран, но с укусами, без порезов и переломов, но с царапинами, извивами, со взаимными переплетениями и изящными маневрами, и все это происходило словно само собой и в хорошем темпе. Слава Владыке созданий, Который делает девушку зрелой и дает молодому человеку силу на благо будущего потомства!

И после этой ночи, проведенной в наслаждении поцелуями, облизываниями и грудным вскармливанием, Маруф наконец решил встать, чтобы пойти в хаммам, сопровождаемый счастливыми вздохами и сожалениями своей молодой супруги. И, вымывшись там и облачившись затем в великолепное платье, он отправился в диван и сел справа от царя, отца супруги своей, чтобы принять комплименты и поздравления от эмиров и знатных людей города. И по собственному желанию он послал за визирем, своим недоброжелателем, и приказал ему раздать почетные одежды всем своим помощникам и оказать неисчислимые щедрости эмирам и женам эмиров, придворной знати и женам их, стражам и женам их, евнухам — главным и младшим, молодым и старым. И вдобавок ему принесли мешки с динарами, и он стал пригоршнями набирать золото и раздавать его всем желающим. И поэтому все его благословляли, восхищались им и желали ему благополучия и долгих лет жизни.

И так прошло двадцать дней, которые Маруф провел, выказывая неисчислимые щедрости днем и отдыхая в непринужденной обстановке ночью с принцессой, супругой своей, которая полюбила его страстно.

Однако по прошествии этих двадцати дней ничего не было слышно о караване Маруфа. А его экстравагантность и безумная щедрость зашли так далеко, что однажды утром царская сокровищница была полностью исчерпана, и визирь, открыв сундук с кошельками, заметил, что он абсолютно пуст и черпать из него больше нечего. Тогда, находясь на грани замешательства и полный в душе своей сдержанной ярости, он предстал перед царем и сказал ему:

— Да удалит Аллах плохие новости от тебя, о великий царь! Но я должен тебе сказать, чтобы затем мое молчание не навлекло вполне оправданных упреков, что царская казна совершенно высохла и что чудесный караван эмира Маруфа, зятя твоего, все еще не прибыл, чтобы заполнить опустевшие мешки.

И царь, немного обеспокоенный этими словами, сказал:

— Как?! Клянусь Аллахом! Да, это правда, что караван немного запаздывает. Но он обязательно придет! Иншаллах!

А визирь улыбнулся при этом и сказал:

— Да наполнит тебя Аллах милостью Своею, о господин мой, и да продлит Он дни твои! Однако с момента прибытия в нашу страну эмира Маруфа мы попали в страшное затруднение. И теперь я не вижу из него никакого выхода. Потому что, с одной стороны, казна пуста, а с другой — твоя дочь стала женой этого иноземца, этого незнакомца. Да спасет нас Аллах от лукавого, да пребудет он вдали от нас и будет проклят и побит камнями! Наше положение весьма неважное.

И царь, который уже начал волноваться и проявлять нетерпение, ответил:

— Твои слова утомляют меня и действуют мне на нервы! И вместо того чтобы говорить подобные вещи, будет гораздо лучше, если ты расскажешь мне, как исправить ситуацию, чем доказать, что мой зять эмир Маруф — самозванец и лжец.

И визирь ответил:

— Ты говоришь верно, о царь, это отличная идея. Ведь, прежде чем осуждать человека, нужно доказать вину его. И в теперешней ситуации, по правде говоря, нет никого, кто мог бы оказать нам более неоценимую помощь, чем принцесса, дочь твоя, ибо кто ближе к секретам мужа, чем жена. Так что вели привести ее сюда, чтобы я мог расспросить ее из-за занавески, которая будет нас разделять, и таким образом я смогу узнать о предмете, который нас интересует.

И царь ответил:

— Не возражаю! И — клянусь своей головой! — если так случится, что мой зять нас обманул, я казню его самой страшной казнью и заставлю вкусить самую черную смерть!

И тотчас же он попросил принцессу, дочь свою, пройти в залу заседаний. И он приказал поставить большую ширму между ней и визирем, за который она и села. И все это было сказано и сделано во время отсутствия Маруфа.

И вот визирь, обдумав свои вопросы и составив план беседы, сказал царю, что он готов. А принцесса из-за ширмы сказала отцу своему:

— Вот и я, о отец мой. Чего ты хочешь от меня?

И он ответил:

— Позволь визирю поговорить с тобой.

Тогда она спросила у визиря:

— Ну, визирь, что тебе надо?

Он же сказал:

— О госпожа моя, ты должна знать, что царская казна совершенно пуста благодаря расходам и щедрости эмира Маруфа, мужа твоего. Кроме того, об удивительном караване, о прибытии которого он так часто нам рассказывал, нет никаких известий. Поэтому царь, отец твой, обеспокоенный таким положением дел, решил, что только ты можешь просветить нас по этому поводу, рассказав нам, что ты думаешь о муже своем, и какое влияние он оказывает на тебя, и какие подозрения у тебя возникли на его счет за те двадцать ночей, которые он провел с тобою.

На эти слова визиря принцесса ответила из-за ширмы:

— Да осыплет Аллах эмира Маруфа, сына моего дяди, своими милостями! Что я о нем думаю?! Клянусь своей жизнью, ничего, кроме хорошего! Нет на земле такой сладости, которая могла бы сравниться с той