Спать твой Егор до обеда будет. Ему Катя снотворное даёт. Он ведь кричит от боли. Что-то делать нужно. А у нас тут доктора нет, и баба Луша померла.

Вот она лечила на славу. К ней из города и начальники приезжали, а потом возили коробками тушёнку. Она всем раздавала. А те возили, а она раздавала. После революции мы на этой городской тушёнке так и выжили. А что делать было? Скотину всю забрали, дома разграбили. Мы сначала все жили в конюшне, пока верхи дома распределяли да особо богатых отправляли в другие места.

Две зимы в конюшне. Я печку там кое-какую сложил. Не замёрз никто. А потом нам сказали так:

– Выпускаем одну семью, и она занимает любой дом. Можно и не свой.

Но все как-то к своим избам тянулись. А один старик был (мы его Лешим называли), наш дом занял.

И пошла путаница. Нам тоже нужно было куда-то идти. Занять чей-то чужой дом я не мог.

Решили с Катей в доме Луши поселиться.

Вот тут и остались. Я пристройку сделал года три назад.

Там и печка на зиму уже сложена, и кровати пошире.

Мы туда как-то и не стремимся. Сын приезжает. Ночует там иногда, и обратно в город.

Сегодня приедет, познакомлю.

У Насти от бессонной ночи и долгой болтовни мужика разболелась голова.

Она почти рухнула на шкуру и тут же уснула.

Когда проснулась, увидела, как с кровати на неё смотрит Егор.

Настя вскочила, прильнула губами к его губам, казалось, что нет слаще поцелуя после такой разлуки.

Егор сказал с трудом:

– Нафтенька, как хорошо, что ты прифла!

Слова как будто со свистом вылетали из него. Стыдливо Егор прикрыл беззубый рот.

Настя не стала спрашивать о случившемся. Решила, что если нужно будет, Егор сам расскажет.

Она раздела его и стала осматривать.

Когда к ним подошёл высокий парень в военной форме, Настя вскрикнула.

– Сашунь, – проворчал мужик, – ты чего мне постояльцев пугаешь?

– А ты у них документы смотрел? – строго поинтересовался парень.

– Ой, опять ты за своё, – пробормотал мужик. – Пойдём, я тебе всё объясню.

– В городе неладное творится! Сын забежал ненадолго, – сказал мужик, заглянув за шкаф через некоторое время. – Ищут женщину.

Мне сын листовку дал, нужно сходить повесить на площади.

Она там кого-то в участке порешила, вроде как следователя какого-то. И сбежала.

Надо хотя бы глянуть, как зовут её. Сын сказал, что следователь тот был на хорошем счету. И теперь если бабу не найти, то и правосудию верить никто не будет. Меня, кстати, Мироном зовут. Можно и без отчества или просто «дядька Мирон».

Только, знаете, что если того следователя вот так… Отправили его, в общем, туда (показал пальцем на потолок), то я как бы радуюсь. Я ведь восемь лет из-за такого на хорошем счету отсидел ни за что.

Катька моя понравилась ему. Вот он меня и упёк. А Катюха сбежала с сыном к своей мамке в Сибирь. Выпустили меня по амнистии, когда тот на хорошем счету помер.

И я их на дух не переношу. Вот сын среди них крутится, всё во власть стремится. Мне тошно от его работы. А сегодня в моём доме он собрался документы проверять.

А я ему и сказал:

– Выйдут на улицу, тогда проверяй. А дома у меня нечего хозяйничать. Я сам решаю, кого приютить, а кого выгнать. Вот так и поговорили. Мало у нас взаимопонимания. Меня всё детство с ним не было. Рос он в доме деда. Тот был суров. Зимой заставлял жить в землянке. Сашка из-за этого болел сильно, а Катька сделать ничего не могла.

Отец кулак выставит перед носом, ногой топнет и рычит:

– Девку рожай, тогда и будешь при себе держать. А сына не порть!

Катюха терпела. А когда я вернулся, сын меня предателем считал. Мол, бросил я его в пять лет и вернулся в тринадцать. Сказал, что ему дед роднее отца. К тому времени Сашка и сам уже уходил в землянку. А потом пошёл добровольцем в народную дружину. Позже в милицию перешёл. Сейчас он какой-то важный человек. Думается мне, что не хуже того, кого та бабёнка порешила.

Мы с Сашкой сейчас уже не на ножах общаемся. То ли он повзрослел, то ли я постарел и обрюзг, но стало легче. Да и Катюха это заметила. Сын всё-таки. Давайте, милуйтесь тут. Пойду листовку почитаю.

Настя задрожала.

– Дядя Мирон, – произнесла она. – Та бабёнка, что порешила…

Сказать дальше не хватило смелости.

– Да-да! Порешила баба здорового мужика. Одним ударом. Вот так бывает, однако.

Только он повернулся и сделал шаг, как Настя опять заговорила:

– Та бабёнка – я…

У Мирона глаза расширились раза в три точно.

– Во дела, – прошептал он и перекрестился. – А это, стало быть, муж твой?

Настя кивнула. Егор при этом молчал.

– А чего он тебе сделал, следователь этот?

– Долгая история, – Насте не хотелось сейчас рассказывать о том, что сделал с ней Слизняк.

– Да-а-а-а, – Мирон почесал затылок. Присел на кровати рядом с Егором: – И что мне теперь с вами делать?

– Я осмотрела его, – сказала Настя. – Переломов нет. Есть вывихи и смещения. Я врач. Всё сделаю.

– Хо-ро-шо, – по слогам произнёс Мирон. – Я сейчас вернусь.

Вернулся с листовкой, стал читать:

– Внимание! Розыск! Разыскивается Ермакова Ирина Михайловна, 1896 года рождения. Студентка медицинских курсов. Штатный врач госпиталя номер шесть. Место жительства неизвестно. Рост примерно 170–175 см, волосы…

Мирон вздохнул. Отложил листовку.

– Не буду её вешать. Сам пусть организовывает. Скажу, что повесил, да сорвал кто-то.

А вас надо куда-то отвезти. Только куда? Везде будут сейчас проверять.

Задали вы мне задачу. Одно радует, что Сашка на две недели уедет в столицу. А вот когда вернётся, вас тут быть не должно. Могу в Сибирь отправить к Катькиному отцу. Жив, чертяка… Ему всё нипочём! Не стареет, не молодеет. В одной поре остался и не меняется. Ведьмак.

Там вас точно никто не найдёт.

Только вот мне надобно отпуск взять. Скажу, что заболели родители.

Мирон ушёл.

– Настя, – произнёс Егор, – что же ты наделала, родная моя?

– Что? Стыдно? – Настя взорвалась. – Стыдно преступнице в глаза смотреть? Так я могу и уйти. Он тебя не бил, не мучил. А я его только увидела, всё тело заболело. У него взгляд такой, что можно сгореть дотла. Вот я и сгорела, Егор. Туда ему и дорога. Мне осталось только вслед за ним уйти.

– Настя, Настя, не