Естественно, вы будете улавливать глазами слова. Глаза уловят, прочтут гораздо больше, чем вы можете предположить, даже если вы будете перепрыгивать через строчки. Мозг сфотографирует нужные слова.

Метод «Змея»

6. Скольжение по поверхности

7. Субвокализация

В детстве мы учились читать вслух. Когда ребенок читает вслух, легче контролировать его чтение и объяснить все, что он не понял. Схема такая: чтение = чтение + слушание себя, чтение + понимание. Со временем мы перестали читать вслух и теперь читаем про себя. Сегодня схема выглядит так: чтение + слушание своего внутреннего голоса + понимание. При скорочтении мы не читаем про себя, голос не звучит в голове, ну или почти не звучит. Причина проста: скорость речи человека составляет 200 слов в минуту, и это очень сильно тормозит нас, потому что мы хотим достичь скорости 600 слов в минуту. Другими словами, читать и произносить – это не одно и то же. Если мы читаем и слышим свой внутренний голос, мы не можем ускориться. Эта привычка создает невидимый барьер, который трудно преодолеть при скорочтении.

Нелегко заставить замолчать внутренний голос. Для этого нужна тренировка, но нам это под силу. Вот упражнение, которое я рекомендую выполнять каждый день по 5 минут: во время чтения посчитайте вслух до десяти. Это спортивно! Постепенно вы перестанете проговаривать про себя то, что читаете, вам удастся очистить разум во время чтения. Вы сфотографируете только те слова, которые запомнит ваш мозг.

Проверьте себя!

Теперь можете проверить себя по этому тексту, выполнив хотя бы первые три шага:

1) правильная осанка;

2) палец или карандаш;

3) воображаемые поля.

Как и в предыдущий раз, читайте в своем темпе. Запустите таймер перед началом чтения и выключите, когда закончите. (Внимание, не используйте здесь субвокализацию, это другое упражнение!)

Глава 23

Любовь взрослых[25]

Я оставила комнатку, в которой жила, и уехала в Париж, чтобы учиться на первом курсе медицинского факультета. Я не знала, чего мне ждать, но старший кузен Фабрис, который там когда-то учился, предупредил меня: «Веселая жизнь кончилась». Поэтому родители сняли мне квартиру, чтобы хоть какая-то жизнь у меня была.

И вот как-то утром мы втроем выехали в сторону столицы. Автомобиль «Пикассо» – отец недавно купил его – был до краев набит моими безделушками. Мы потратили день на обустройство квартиры, привинчивали полки, подключали холодильник. Чтобы заполнить его, я сходила вместе с мамой в продуктовый магазин неподалеку. Что касается первой ночи, то она была тревожной. Звуки в доме пугали меня. Я смотрела на компьютер, который мне подарили родители. Мне очень хотелось написать Винсенту, но что-то удерживало меня. Может быть, я немного злилась на него. Может быть, теперь, когда нас разделяли километры, я не соглашалась с тем, что разлука вдохновляет на громкие признания. К тому же Винсент уехал из Нанта, он жил теперь в Берлине, он перевернул страницу, и мне хотелось сделать то же самое. Думаю, в глубине души я желала продемонстрировать ему, что и у меня есть своя, отдельная жизнь. В конце концов, мне столько всего предстояло узнать.

Каждое утро и по вечерам я узнавала, что такое метро. Я узнавала новые лица и что такое жесткая конкуренция. Я узнала, что в семь часов утра мне нужно ждать перед дверьми аудитории, чтобы не сомневаться, что для меня там найдется свободное место. Я узнала, что могу расплакаться на первой лекции из-за какого-то пустяка, совсем не связанного с Винсентом. И этот пустяк – схема сердца, которую педагог рисовал на доске цветными мелками. Это было прекрасно, великое искусство, и я пыталась перерисовать этот шедевр на чистые листы, но это было невозможно, у меня ничего не получалось, я будто ослепла и говорила себе, что я облажалась, это худший выбор в моей жизни. Если это и означало стать взрослой, я готова была от всего отказаться. Вечерами мне хотелось позвонить родителям и попросить их забрать меня домой. Но я не сделала этого, мама так старалась обустроить мою комнату, украсила полки, даже расставила кактусы на одной из них, «они красивые, а ухаживать за ними не надо». Поэтому я покорно проснулась на следующее утро и отправилась в институт, и делала так каждое утро. Я шла вперед, несмотря на туман, застилавший мне глаза.

Именно в этот день я и встретила свою подружку, она медленно что-то жевала. Был уже ноябрь, и это была большая удача. Кузен говорил, что на первом курсе очень трудно, почти невозможно завести друзей. Но однажды утром она оказалась прямо там, перед дверью в аудиторию. В левой руке она держала вилку, а в правой тарелку с макаронами, засыпанными сыром грюйер, я наблюдала за ней и думала, как удивительно она питается, позабыв о том, что последние три недели единственной моей пищей были печенья «Фиголу». Странная девушка, она откликалась на имя Александра. Мы понравились друг другу. Она стала для меня будто новым украшением. Она не знала обо мне ничего, и в этом незнании для меня открывалась роскошная возможность: я могла рассказывать о Винсенте или не рассказывать, и если бы даже я излила ей всю душу, простой факт наличия выбора был, как мне казалось, доказательством того, что моя жизнь продолжается. Я не могла себе объяснить почему. Это было странно, но это было так.

Этот первый год в медицинском вспоминается как неуютный пузырь, загроможденный книгами, формулярами, изъязвленными желудками. Мы с Александрой поддерживали друг друга. Мы «отпраздновали» Рождество вместе, потому что нам нужно было готовиться к экзаменам в начале января, что ж, тем хуже для наших родных. В первый раз в своей жизни я пропустила то традиционное Рождество, которое мы праздновали на «плошке»: канун Нового года, бесконечная череда навещавших нас бабушек и дедушек, иногда мы навещали их в ответ, и то, как вместе со Шнайдерами мы разукрашивали снаружи наши дома. Мы старались так, будто все шесть домов на площади соревновались, какой из них засверкает больше остальных. Елку на площади мы всегда украшали гирляндами, шарами и звездами. Каждый год елка наряжалась, как на свидание. Нам так не терпелось ее принарядить, что иногда мы делали это уже в конце октября. Когда в декабре шел снег – в те