А что касается поведения отчима в целом, я не заметила, чтобы он был жесток. По правде говоря, он скорее просто… грустный и не горит желанием разговаривать со мной, так же как и я с ним.

— Мэри, — спокойно спрашиваю я, — а вдруг мы ошибаемся? Что, если мой отчим не ставил опыты на медсестрах?

Мэри смотрит на меня с любопытством.

— То есть ты думаешь, он их убил, потому что они слишком много знали? О его более страшных злодеяниях?

— Что? Нет. В смысле вдруг они вообще не мертвы? Или же мой отчим вообще не имеет отношения к их исчезновению? — Мэри не отвечает, просто молча смотрит на меня, и я продолжаю: — Я нашла документы, и даты не сходятся. Доктор Блэкрик приехал сюда в 1904 году, но персонал стал пропадать из Риверсайда задолго до его появления здесь.

Мэри небрежно пожимает плечами.

— Ну, значит, другие врачи тоже занимались скверными делишками. Ничего удивительного. — Взгляд Мэри посерьезнел, в ее глазах отражается мерцающий свет от воды. — Слушай внимательно, Эсси. Врачи лгут. Твой отчим — лжец. Он искажает правду, чтобы использовать людей в своих интересах, и зовет это наукой. Ха, наука! — Мэри презрительно усмехается, и я незаметно пячусь, потому как она сама не своя и вид у нее злобный. — Ну начитался он всяких книжек в университете, и что, я ему теперь верить на слово должна? Как бы не так!

От страха у меня сводит живот. Внезапно в голове разом всплывает все, что я узнала о Мэри: она вспыльчива, одинока, напугана и растеряна.

— Что с тобой? — спрашивает Мэри, видимо, заметив, как изменилось мое лицо.

— Ничего, все хорошо, — говорю я и делаю еще шаг назад. — Извините, я… мне надо домой. А то меня хватятся.

Я разворачиваюсь и шагаю прочь от нее. А затем перехожу на бег.

Ну что я за дурища! От чувства вины меня аж мутит. Что я творю?

Если Царапка не отстал от меня, я его не вижу. Я вообще ничего не вижу перед собой — так я расстроена. В голове скачут мысли. Сердце мечется как бешеное. Меня одолевают сомнения во всем сразу. И ничего удивительного, что в конце концов я спотыкаюсь обо что-то и падаю плашмя на землю.

Я отплевываюсь песком. Большой палец ноги пульсирует от боли — рухнув, я его ушибла. Повернув голову, вижу наполовину закопанный в песок крупный камень — о него-то я и запнулась. Он белый и круглый.

Не знаю зачем, но я протягиваю руку и дотрагиваюсь до камня. Затем встаю и принимаюсь вытаскивать его из песка.

От камня отваливается кусок и падает на землю. И сам камень вовсе не тяжелый — весит около килограмма. А еще он пустой внутри. Поверхность у него гладкая, но по ней расходятся неровные трещины. Пальцы утыкаются в два больших отверстия одинакового размера. Я поворачиваю камень другой стороной. Смахиваю с него песок и прилипшие растения.

У меня начинают трястись руки. Из глубоких отверстий выливается мутная вода, заплескивая мне платье.

Это не камень.

Это череп.

Глава 26

Я мчусь со всех ног и чувствую, что еще чуть-чуть — и сердце разорвется. Перед глазами колышется белая пелена. Шум в голове тоже белый, и отчаянная мысль вспыхивает снова и снова: я должна добежать до мамы. Я бегу еще быстрее, ветер бьет мне в лицо, подошвы ног горят.

Я должна добежать до мамы. Должна добежать до мамы. Должна добежать до мамы КАК МОЖНО СКОРЕЕ.

Когда я подобрала с земли «камень», он показался мне легким, но теперь, когда я прижимаю к груди кожаный мешочек, в котором покоится череп, у меня такое чувство, что он не легче булыжников на берегу. Мне не нравится ощущать его вес в руках. Не нравится касаться его сквозь мягкую кожу и не нравится, какие звуки он издает. Нижняя челюсть, которая отвалилась, когда я взяла череп в руки, клацает в такт моим шагам.

Подумать только — всего несколько минут назад я сомневалась в расследовании: замешан ли доктор Блэкрик в исчезновениях и убийствах.

А теперь у меня в руках самое настоящее неопровержимое доказательство!

Как только я отдам его кому нужно, то есть полиции, мы с мамой уедем отсюда! И забудем это место как страшный сон. И мои кошмары наконец-то прекратятся.

Добежав до причала, я направляюсь в здание администрации. Хоть я уже провела на Норт-Бразере почти три недели, я ни разу не заходила в больницу. Мама предлагала мне посетить те помещения, куда вход пациентам воспрещен, но я отказалась.

— На тебе будет защитный костюм, как у медсестер, — уговаривала меня мама. — И я не допущу, чтобы ты увидела что-нибудь страшное. Здесь красивая архитектура. И можно познакомиться с персоналом. Тут все очень славные и ничем тебя не заразят.

Но что бы она ни говорила, мой страх пересиливал ее заверения. Достаточно уже того, что мама в постоянном контакте с больными и они с отчимом вполне могут принести заразу домой. От одной только мысли об этом мне становится дурно.

Но сейчас я так полна решимости обличить доктора Блэкрика, что все мои страхи проходят. Не мешкая ни секунды я поднимаюсь по каменной лестнице административного корпуса и распахиваю двери. Незнакомая женщина у регистрационной стойки удивленно таращится на меня.

— Мне нужно немедленно увидеть Айлин О’Нил! — заявляю я, с трудом переводя дыхание. — В смысле Блэкрик. Айлин Блэкрик. Где она сегодня работает? В каком корпусе?

Женщина хлопает глазами и медленно наклоняется вбок, заглядывая за меня. Я прохожу вперед и встаю прямо перед ней.

— Я одна пришла. Айлин — моя мама и жена главврача. Пожалуйста, скажите, где она!

Я жду, что теперь-то женщина мне сразу ответит, но она продолжает пялиться на меня, будто все еще не понимая, кто я такая. Затем она неторопливо переводит взгляд на кожаный мешок у моей груди.

— Я не знаю, где она, — наконец говорит женщина. — Больница очень большая. Мне нужно обзвонить другие корпуса. — Он кивком показывает на деревянный шкафчик, висящий на стене, и я догадываюсь, что это телефонный аппарат. Потом она обводит рукой стопку бумаг на столе. — Я тебе помогу, когда закончу с документацией. Вон там есть стулья, можешь…

— Это срочно! — выкрикиваю я, теряя терпение.

— А это — больница, — отвечает женщина всё тем же ровным тоном, хотя теперь в нем слышится легкое раздражение. — Здесь всегда всё срочно, так что буду признательна, если ты…

Терпение у меня лопается.