Никогда не видел, чтобы Гектор Роуз так себя вел. Во-первых, он сообщил мне, правда, в «обтекаемых», по его определению, выражениях, но достаточно конкретно, что поддерживает политику Роджера. Этого я не ожидал. Я полагал, Роуз, подобно Дугласу и его коллегам, начал со скептицизма. Должно быть, он переменил мнение в процессе, под влиянием здравого смысла; для Роуза такая метаморфоза вероятнее, чем для многих. А может, Суэцкий кризис возымел столь долгосрочные последствия. И все же странно было. Впрочем, куда больше, нежели забота о моей персоне, меня поразил выпад в адрес Осболдистона.

С Гектором Роузом я общаюсь лет двадцать. За это время я ни разу не слышал от него суждения о человеке, ему равном. Не скажу, что Роуз таких суждений не имеет. Имеет, но замалчивание их возвел в принцип, один из многих. Весьма возможно, Роуз испытывает к Дугласу личную неприязнь; почти наверняка — черную зависть, это я давно подозреваю. А Роуз подозревает, что я подозреваю. И все же он потряс меня откровенностью — а пожалуй, и себя тоже.

Тут зазвонил телефон. Моя секретарша сообщила, что в приемной меня ждет Фрэнсис Гетлифф. Роуз сказал:

— Я был бы весьма признателен, если бы он и мне уделил пять минут своего драгоценного времени.

Я попросил секретаршу передать приглашение Гетлиффу. Роуз вторично за вечер взял тон человека колеблющегося на предмет раскрытия информации.

— Вы, Льюис, ведь еще и после будете с ним беседовать, верно?

— Пожалуй, — ответил я.

— В таком случае мне было бы весьма желательно, если бы вы передали суть сказанного мною сегодня.

— Вы имеете в виду, я должен предупредить Гетлиффа о возможных осложнениях?

— Не правда ли, Льюис, у человека подготовленного всегда больше преимуществ в неприятной ситуации?

— Даже если неприятности личного свойства?

— Заметьте, Льюис: вы, а не я, подняли эту тему.

Роуз хотел донести информацию до Фрэнсиса Гетлиффа — но так, чтобы самому ее не коснуться.

По приходе Гетлиффа его любезность приняла масштабы, карикатурные даже для Роуза.

— Бесценный мой сэр Фрэнсис, какая радость, какое счастье, что вы дали себе труд, не пожалели времени на посещение! Я и надеяться несмел… — Роуз жонглировал титулом Гетлиффа; он же, ничего против титулов не имеющий, упорно называл Роуза господином непременным секретарем. Ни дать ни взять испанские гранды, досадовал я; девятнадцатый век, тьфу; впрочем, я понимал, что несправедлив. Роуз с Гетлиффом разговаривали как английские чиновники середины века двадцатого. На самом деле они уважают друг друга. Роуз, во всяком случае, симпатизирует Фрэнсису куда больше, нежели мне.

Роуз ненадолго нас задержал. Поинтересовался, доволен ли сэр Фрэнсис деятельностью научного комитета. Да, доволен, подтвердил Фрэнсис. Готов ли сэр Фрэнсис, если возникнут открытые разногласия — а он, Роуз, уверен: сэр Фрэнсис и без него понимает, что некие разногласия, пусть нерезкие, возникнут, — готов ли сэр Фрэнсис уравновесить возможное неодобрение своим авторитетом?

— Готов, — ответил Фрэнсис.

Последовали благодарности, взаимные уверения в чрезвычайном почтении, пожелания счастливого пути до Кембриджа, дальнейшие благодарности, дальнейшие уверения. Вскоре мы с Фрэнсисом шли через парк к лестнице герцога Йоркского.

— С какой целью он меня позвал? — спросил Фрэнсис.

— Пытался сообщить, что скоро клочья полетят.

— А мы что, без него не догадываемся?

— Без него мы не догадываемся о размерах и количестве клочьев. — Я изложил сказанное мне Роузом. — Видишь ли, Фрэнсис, обиняки нашего Роуза иных до белого каления доводят, но в данном случае он полностью положился на мою природную прямоту.

Тут и там на траве загорали парочки. Фрэнсис шел мрачный, поглощенный своими мыслями. Роуз, сказал он, ничего не понимает. Скорее уж от него клочья полетят.

— Дурные вести приносить охотников мало, — заметил я. — Только у меня чувство, будто Роуз того же мнения, хоть он на это даже не намекнул.

— Сил моих больше нет, — вздохнул Фрэнсис.

Несколько ярдов мы прошли в молчании.

— Только бы покончить с этим, — добавил Фрэнсис, — сразу бы руки умыл. Веришь ли, я просто как выжатый лимон. — Он заговорил о международной ситуации — что я о ней думаю? Первоначального своего мнения он не изменил — как с точки зрения развития технологий, так и с точки зрения военной стратегии все указывают на одно: вероятность мира нынче выше, чем вероятность войны. В душе Фрэнсис в этом не сомневается. А я? Но вот стоило Квейфу и его ученым сделать крохотный шажок — и на них готовы обрушиться все громы небесные.

— Порой мне кажется, люди просто не способны просчитывать шаги. Не потому, что они злые от природы. И даже не потому, что глупые. И все же мировое сообщество сильно смахивает на автобус, битком набитый психами. Единственное, в чем психи друг с другом согласны, — никого за руль не пускать.

Мы поднимались по лестнице.

— Льюис, мне нужен твой совет, — вдруг выпалил Фрэнсис.

На секунду я испугался, что он опять заведет про умывание рук. Однако Фрэнсис продолжил:

— Не представляю, что делать с Пенелопой и этим ее приятелем.

О своей предполагаемой отставке Фрэнсис куда спокойнее говорил. Только что, в парке, он, знавший о ситуации куда больше среднестатистического гражданина, делал мрачнейшие прогнозы о судьбах мира. Теперь казалось, что, кроме судьбы младшей дочери, Фрэнсиса вообще ничего не волнует. Интонации стали точь-в-точь как у викторианца, полагающего, будто мир пребудет вовеки, а вот дочкино замужество и благополучие будущих внуков еще под вопросом.

Фрэнсис договорился, что встретит Пенелопу на дамской половине клуба (все того же «Атенеума»). Не схожу ли я с ним за компанию? В моем присутствии говорить с Пенелопой будет легче. Он, Фрэнсис, не имеет ни малейшего представления ни о нынешней ситуации, ни о планах дочери. Может, они с Артуром уже тайно помолвлены, а то и венчаться надумали. Этим летом Артур вернулся в Америку. Что, если они поссорились?

Фрэнсис не добавил: «Что, если Плимптон ее соблазнил?» — ведь Пенелопа его дочь и оба мы взвешивали слова куда тщательнее, чем если бы речь шла о посторонней девушке. Лично я почти не сомневался: соблазнил.

Мы уселись ждать в гостиной. На Фрэнсисе лица не было. Таким я еще его не видел.

— Мы с женой совершенно растеряны, — продолжал Фрэнсис.

Пенелопа упрямее нас, вместе взятых, объяснений от нее не дождешься. Интеллектуальных способностей Фрэнсиса Пенелопа не унаследовала — закончила секретарские курсы, а друзья отца всегда интересовали ее не больше, чем амазонские индейцы. Теперь, правда, она готова признать их существование. Сообразила, что некоторые из них живут в Соединенных Штатах; наверняка хоть один согласится взять ее на работу.