— Я должен положить этому конец, — заявил Фрэнсис. Пенелопа все не шла. — Не переживу, если она уедет в Штаты. — Говорил он твердо, как король Лир, треплемый бурей, и почти столь же убедительно. Успел заказать бутылку шампанского — так мужчина предупреждает желания не в меру требовательной возлюбленной.

Наконец влетела, по обыкновению, Пенелопа — румяная, рослая, хмурая.

— Я думала, это в доме номер двенадцать! — Она спихнула на нас вину за собственную оплошность.

— Как видишь, ты ошиблась, — сказал я.

— Всю жизнь был двенадцатый.

— Никогда.

— Я точно помню: я ходила в двенадцатый. — Само акцентирование внимания на ошибке было показателем дурного настроения.

— Значит, одно из двух: либо ты путаешь сейчас, либо путала прежде.

Пенелопа перестала хмуриться и улыбнулась мне. Понятно, что в ней находят — как Артур, так и прочие.

Жадно и непосредственно Пенелопа выпила два бокала шампанского подряд.

Фрэнсис был с дочерью обходителен и напряжен — примерно как с Гектором Роузом. Сообщил, что у них нынче ужинает один оксфордский профессор.

— Сколько ему лет? — оживилась Пенелопа.

— Сорок семь. Может, сорок восемь.

Пенелопа выдохнула.

— Если бы ты знала, каков он собой, — вставил я, — ты бы обязательно надела лучшее платье.

— Вот еще. — Внезапно ее посетила новая мысль. — Он с кем-нибудь из американцев контактирует?

— Почему тебя так интересуют американцы? — Как-никак я взялся помогать Фрэнсису.

— Потому что я поеду в Америку. Этой осенью. Или следующей весной.

Фрэнсис откашлялся и заставил себя произнести:

— Пенни, детка, тебе придется выбросить это из головы.

— Почему?

— Потому что этого, боюсь, не случится.

— Посмотрим.

Фрэнсис попытался объяснить:

— Видишь ли, я вовсе не имел в виду, что мы не сможем устроить тебя там на работу, — нет, мы вполне могли бы…

— Ну так устройте! — воскликнула Пенелопа.

— Дело не в деньгах. Неужели ты не понимаешь?

Фрэнсис помолчал и вдруг выпалил:

— Неужели ты не понимаешь: мы не можем допустить, чтобы ты прилипла к Плимптону?

— Почему?

Пенелопа сладко потянулась, как человек, сказавший свое последнее слово.

Фрэнсис продолжал игру в одни ворота. Неужели Пенелопа не понимает: они с мамой не могут ее отпустить? Неужели не отдает себе отчет в том, что они несут за нее ответственность?

Внезапно голос его зазвучал мягче — и неувереннее.

— Ситуация сама по себе достаточно щекотливая, но есть и риск осложнения.

На сей раз Пенелопа откликнулась:

— Что еще за риск?

— Милая моя девочка, я не собираюсь спрашивать, каковы твои чувства к юному… к Артуру. Я не собираюсь спрашивать, каковы его чувства к тебе. Мне кажется, ни у меня, ни у мамы нет права на подобные вопросы.

Пенелопа смерила отца взглядом ярко-серых глаз. Лицо ее было непроницаемо.

— Предположим, ты любишь его, но вдруг вы наделаете глупостей? Вы оба так молоды — я хочу сказать, велика вероятность, что наделаете. Вот и подумай: ты приезжаешь к нему, а он… он тебя бросает. Разве папа может такое допустить? Разве папа позволит тебе так рисковать?

Пенелопа хитро улыбнулась.

— По-моему, в Америке и помимо Артура есть что посмотреть.

Был конец сентября. Поздним утром у меня в кабинете раздался телефонный звонок. Звонила моя секретарша: на проводе некая леди, она назвалась Эллен Смит, просит срочно соединить ее со мной. Имя ни о чем не говорило. А что ей нужно? Эта леди, продолжала секретарша, утверждает, что дело личное. Я колебался. Ситуация рискованная, но таков уж характер моей работы.

— Хорошо, соединяйте.

— Меня зовут Эллен Смит. — Голос был резковатый, но выдавал приличное образование. — Мы один раз встречались.

— Я вас слушаю, — сказал я, хоть и не вспомнил ее.

— Наверно, Роджер — Роджер Квейф — вам обо мне рассказывал.

Теперь понятно.

— Роджер позволил мне, — продолжала Эллен Смит, — самой с вами поговорить. Вы согласны?

Не зайду ли я к ней домой, вечером, когда она вернется с работы? Так лучше, чем по телефону, правда ведь? Она не хочет навязываться, но ей страшно. Она надеется, я смогу выкроить для нее время.

Эллен Смит нервничала, но говорила лаконично; жаждала деятельности, но обуздывала себя. Сплошные противоречия. Удачно у нее квартира расположена — рядом с Вестминстером, вскользь подумал я по дороге на Эбери-стрит. Интересно, это случайно так получилось? О самой Эллен Смит я ничего не знал, даже семейного положения.

Дверь она открыла сама. Первое, что я почувствовал при виде ее, — эффект дежа-вю от иронии судьбы. Эллен Смит застенчиво и вместе с тем крепко пожала мне руку. Миниатюрная брюнетка; впрочем, отнюдь не болезненная с виду. Одета в белый свитер и черную юбку. Не моложе, чем Каро. Более того: рядом с Каро, самоуверенной, породистой, она бы вовсе потерялась. Нахлынули воспоминания почти не из этой жизни; по аналогии вспомнилась болтовня на Лорд-Норт-стрит, Каро, с громким смехом наставляющая: бояться, дескать, надо не шикарных женщин, а каждую серую мышь, что сидит себе в уголке да помалкивает. Ирония судьбы в чистом виде; квинтэссенция иронии судьбы — смотреть сейчас на Эллен, идти за ней в маленькую, со вкусом обставленную гостиную. Однако я так и не вспомнил ни где мы встречались, ни кто она такая.

Эллен Смит предложила выпить. Забралась с ногами на диван. Нас разделял столик с бокалами.

— Спасибо, что пришли.

— Ну что вы. Пустяки, — ответил я преувеличенно беззаботно.

— Пустяки?

Она подняла взгляд. На секунду всплыли в памяти глаза Каро — дерзкие, выпуклые, не замутненные сомнением. Глаза Эллен Смит дерзостью не отличаются, посажены глубже, светятся вниманием, готовностью слушать — и сопереживать. Дальше разница с Каро была не столь заметна. Я стал рассматривать лицо Эллен, не красивое, даже не миленькое, только тонкое и трепетное. Эта пронзительная трепетность в ней, отметил я, идет вразрез с впечатлением, производимым довольно широкими угловатыми плечами. Эллен улыбнулась, застенчиво и прямо, и сказала:

— Ужасно неловко.

И вдруг память — не оттого ли, что мои пальцы замерзли держать запотевший бокал? — сделала реверанс. Риджентс-парк, прием в особняке американского посла, первый день Суэцкого кризиса, жена Дж. Ч. Смита.