Да, это была она. Ужасно неловко, хоть Эллен и другой смысл в эти слова вкладывала. Смит, племянник Коллингвуда, преданный делу до фанатизма, — так по крайней мере о нем говорят. Я читал его статьи и речи. Странный от них эффект: будто автор зубами скрипел от ярости. И подпольем веет, даже разит. Впрочем, отдельные молодые консерваторы Смитом восхищаются. Значит, жена Дж. Ч. Смита. Неловко, ничего не скажешь. Я пробормотал вариацию на тему: «Успокойтесь».

Она улыбнулась, на сей раз ослепительно.

— Легко сказать.

Я попытался разрядить обстановку. Спросил, чем она днем занималась. Как обычно, была на работе. Она в справочной библиотеке работает. Мы поговорили об общих знакомых, в частности помянули лорда Луфкина, с которым я имел дело.

— Это вам только на пользу пошло! — не без издевки воскликнула Эллен. Она была взволнована, даже напугана, но не подавлена — подсознательно хваталась за каждую возможность воспрянуть духом. В то же время она помнила об обязанностях хозяйки — следила, чтобы мой бокал не пустовал, чтобы не было недостатка в сигаретах. — Я не за наши с ним отношения боюсь. Полагаю, в этом вы не сомневаетесь? — выпалила она. И продолжала: — Я совершенно уверена в наших чувствах. Я так счастлива никогда не была. Мне кажется, он тоже счастлив. Пожалуй, многовато самодовольства с моей стороны, но я так чувствую: он тоже счастлив.

Какое уж тут самодовольство, подумал я; положение-то у вас незавидное, совсем незавидное.

Эллен говорила прямо — мне пришлось перенять ее манеру. Я спросил, где ее муж, что у них произошло. Она покачала головой.

— Все равно собиралась рассказать. Это отвратительно. Если бы я о другой женщине такое узнала, я бы прекратила с ней общение. По крайней мере должна была бы прекратить. — Далее Эллен поведала, что правда о муже известна, кроме Роджера, только ее свекру и свекрови. Ее, правду, всячески замалчивают. Сухо, обыденно Эллен произнесла: — Мой муж в психиатрической лечебнице. Надежды, что он поправится, практически нет. Избирателям сказано, что он болен и в следующих выборах скорее всего участвовать не будет. Мы давно знали. И однако, я вышла за него. Я увидела возможность ухватить себе немножко счастья — и ухватила. — На лице отразились поочередно желание быть откровенной, вина, беспощадность к себе. — Оправдываться не собираюсь. Придется вам поверить, как бы дико ни звучало. Можете считать меня предательницей, только я бы давно мужа бросила, если бы у него не прогрессировало душевное расстройство. Я пыталась замедлить процесс. Если бы не это желание, я бы ушла от мужа задолго до того, как в моей жизни появился Роджер. — Эллен недобро улыбнулась — она ничего себе не простила. — Наверно, это у меня патология какая-то — сначала влюбилась в человека, которого выносить не в состоянии, потом — в человека, за которого не могу выйти замуж. Конечно, патология.

— Может, вам просто не везло.

— Дело не в одном невезении. — И тоном, каким говорят о погоде, она добавила: — Только, видите ли, сейчас это ощущение, насчет патологии, пропало. Почти полностью. Вы понимаете, да? Мне кажется, вы должны понимать.

Она от души рассмеялась. Полно, какие там патологии — она живая, пылкая, она счастлива. И все же, думал я, такая доля ей слишком тяжела. В Лондоне полно женщин — я многих лично знаю, — извлекающих максимум из положения, подобного положению Эллен. Возвращаются вечером со службы, обихаживают свои гнездышки — к слову, далеко не такие стильные и дорогостоящие, как у Эллен, — поджидают своих мужчин. Некоторые легко, подобно растениям, переносят регулярное отсутствие возлюбленного. Некоторых возбуждает одна тайна на двоих; для этих нужда задергивать шторы, напрягать слух — не хлопнет ли дверь лифта, уже часть прелюдии. Эллен Смит достанет сил на такую жизнь; она будет мириться и с задернутыми шторами, и с одинокими ночами, если это единственный способ хоть иногда быть с Роджером. Но она, пожалуй, сама не представляет, какую цену платит за это «быть».

Я спросил, как долго длятся их отношения.

— Три года, — ответила Эллен.

Я опешил. Три года. Ровно столько времени я тесно общаюсь с Роджером. Меня словно косвенным образом обвинили в непрофессионализме; впрочем, через секунду ощущение прошло.

Помолчали. Эллен не сводила с меня ярко-синих, невыносимо честных глаз.

— Мистер Элиот, я хотела задать вам вопрос. Обещайте, что отнесетесь к нему со всей серьезностью.

— Разумеется.

— Как вы считаете, мне следует разорвать нашу связь?

Я снова опешил.

— Вы уверены, что не лукавите?

— Разве по мне не видно?

— А можете ли вы ее разорвать, Эллен?

Синий взгляд застыл. Эллен не отвечала. Наконец произнесла:

— Я не могу ему навредить. Нам хорошо вместе, мы подходим друг другу. Вы, наверно, считаете, он тоже должен учитывать мои интересы, но, видите ли, если он не будет учитывать мои интересы, это все-таки не значит, что он мною пользуется. Не понимаю почему, но иногда мне кажется — я его спасаю. — Эллен говорила — как поток мыслей озвучивала. И вдруг воскликнула: — Я разрыва не переживу!

Голос сорвался; глаза увлажнились. Кулачками, как школьница, она размазала слезы. Шмыгнула носом, заставила себя заговорить бодрее:

— Но навредить ему я, как вы понимаете, не смогу.

— По-моему, вы уже ему вредите.

— Я верю в его дело. И вы верите, так ведь?

Она, конечно, в политике не разбирается, но зато она проницательная. Она знает уязвимые места Роджера.

Эллен усмехнулась.

— Я вам голову не морочу. Я не из тех, кто на публику самоотрекается. Я действительно не могу навредить Роджеру. Я не вынесу, если угроблю его карьеру, но не из-за него. Я, видите ли, большая эгоистка. Поэтому я не смогу испортить ему жизнь — если он пострадает из-за меня, он мне этого никогда не простит. В душе не простит, понимаете? Или простит?

В очередной раз я отметил ее манеру бросаться вопросами — вопросами о себе, для ответов на которые у меня недостаточно информации. В случае с другой женщиной я счел бы эту особенность мольбою — дескать, обратите на меня внимание, — начальной стадией незавуалированного флирта. Но Эллен Смит не воспринимала меня как мужчину — в моем лице она видела помощника, и только. Такую она выбрала стратегию: не детализировать, но резюмировать — вдруг представится случай помочь, так чтобы я был готов.

Я ответил с максимальной уклончивостью.

— Нет, — возразила Эллен. — Это будет крах наших отношений. — И добавила ровным, трезвым, почти желчным тоном: — Сами видите: как бы я себя ни повела — мне конец.

Захотелось утешить ее. Я сказал, что могу принести практическую пользу. Что именно сейчас происходит? Обращалась ли она к адвокату? Предпринимала ли еще какие-то шаги?

До сих пор Эллен слишком волновалась, чтобы излагать факты. Или не слишком? Разумеется, ей было тревожно, однако ни мужество, ни природный оптимизм и не думали ее покидать. На самом деле это Эллен подвела меня к вопросу о фактах. После столь долгого молчания ей приятно было получить в моем лице лицо доверенное. Она, привыкшая думать о себе в последнюю очередь, и думать нелестно, заждалась случая похвастаться, и для нее более, чем для кого бы то ни было, это легкое хвастовство приобрело степень необходимости так называемых лишних вещей.