— Не намекаешь, не намекаешь. — Маргарет моментально остыла, улыбнулась. — Тебе известно: я бы снова так сделала. Но это был не самый мой достойный поступок.

— Мне тоже гордиться нечем.

— Ты по крайней мере семью не бросал. Поэтому мне так трудно признать это право за Роджером.

— Говоришь, я о Каро не подумал? — Мы снова спорили, снова были на грани ссоры. — А сама-то ты чувства Роджера учитываешь?

— Ты же сказал, с ним ничего не случится. Отряхнется и дальше пойдет, — бросила Маргарет. На данный момент у нее к Роджеру сочувствия не было. Она со страстью продолжила: — А ты знаешь, что с Каро будет, если он ее бросит? Она не справится. Унижение и потеря любимого человека — это для нее слишком.

Поневоле задумаешься. Каро была счастлива, выставляла напоказ свое счастье. Для Роджера она действительно много сделала — пожалуй что и перестаралась. Может, он не справился с чувством благодарности. Или с отношением ее родни.

Это я вынужден был признать.

— И все-таки, — сказал я максимально увещевательным тоном, — давай не будем драматизировать. Если дело дойдет до развода, разве Каро не оправится? Она ведь еще молода, хороша собой. Опытна, напориста. Богата, в конце концов. Оглянуться не успеешь, как она снова выйдет замуж.

— Все вы такие — упрощаете, когда вам выгодно, — возразила Маргарет.

— Кому же в данном случае выгодно?

— Роджеру, конечно. Ну и тебе заодно. — Синие глаза сделались льдистыми. — Для Каро потерять Роджера, пожалуй, меньшее из зол. Хотя и этого достаточно, чтобы раздавить ее. С чем она точно не справится, так это с унижением. Ты всегда говорил, — продолжила Маргарет, — что Каро на общественное мнение наплевать. Равно как и ее брату. Но именно те, кому наплевать, совершенно не приспособлены к унижению. Унижение, едва они узнают, каково оно, в прямом смысле опасно для их жизни.

Я задумался. Маргарет говорила со знанием дела. Она тоже, по натуре и воспитанию, сама устанавливает для себя правила. Конечно, ее правила строже, чем правила Каро, но в основе имеют ту же независимость. Родных Маргарет, всех ее высокоинтеллектуальных знакомых общественное мнение волнует не больше, а в определенных аспектах и меньше, чем оно волнует Каро. Об уязвимости независимого человека моей жене известно не понаслышке.

Известно ей и еще кое о чем. В первые годы нашего брака ее мучили страхи — вдруг мы разойдемся? Я чувствовал, что наконец-то обрел настоящий дом; Маргарет, разгадавшая мою душу, моей уверенности не разделяла. Она как бы отрепетировала свои возможные ощущения «в случае если», прикинула масштабы страданий — и с этим жила.

Теперь, когда я рассказал о Роджере и Каро, на Маргарет нахлынули полузабытые страхи. Внезапно я понял, почему наш спор перерос в размолвку. Я в зародыше задушил очередной остроумный аргумент, перестал защищать Роджера и произнес, глядя Маргарет в глаза:

— Нехорошо такими поступками гордиться, правда?

Больше ни для кого в мире слова эти смысла не имеют. Маргарет расшифровывает их как признание мною своей вины и понимание, что она тоже виновата. Сразу все стало просто и ясно. Ссора сошла на нет, привкус давней обиды растворился в воздухе, и Маргарет счастливо улыбнулась.

На той же неделе, что Роджер признался во внебрачных отношениях, Гектор Роуз через секретаря засвидетельствовал мне почтение и попросил зайти к нему, если, конечно, меня не затруднит. Преодолев десять ярдов коридора, я, как обычно, выслушал благодарность за сие выдающееся спортивное достижение.

— Дражайший Льюис, как я счастлив, что вы все-таки пришли!

Роуз поместил меня у стола, в кресле с видом на крапленные солнечным светом кроны, словно я, желанный гость, впервые оказался в его кабинете. Сам он сел в свое кресло, выглянул из-за вазы с хризантемами и разразился улыбкой закамуфлированного неведения. Протекла секунда. Роуз перешел к делу.

— Решено создать комитет под определением «особый», под каковым определением наше начальство, со свойственным ему языковым чутьем, явно разумеет нечто иное. В любом случае решение имеет место быть.

Комитет должен, продолжал Роуз, «отслеживать» определенные проблемы Роджера, в частности новый законопроект. Войдут в комитет сам Роджер, Кейв, наш непосредственный босс; возглавит — Коллингвуд. В соответствии с теперешними обычаями ожидается изрядная текучка — министры, чиновники, ученые будут появляться и уходить. Отсюда и язвительность.

— Мы с вами, — продолжил Роуз, — тоже получим бесценную привилегию присутствовать на отдельных шоу.

После этого Роуз задумался, но встрял я с простейшим вопросом:

— Что из этого следует?

— Вообще-то, — Роуз нехотя вернулся к делу, — ровно ничего не следует. Или, пожалуй, не следует ничего существенного. Само членство, похоже, учреждено с целью укрепить влияние мистера Квейфа. Согласно информации, полученной мною из сравнительно надежных источников, его сиятельство председатель (Коллингвуд) является умеренным сторонником Квейфа. Соответственно, если принять данную информацию за неоспоримый факт, политика, желательная мистеру Квейфу и его коллегам, имеет определенные шансы на поддержку.

Роуз пытался поймать меня, однако не в обычной своей манере, не по привычке. Нет: он явно нервничал. Он сложил руки на груди. Замер лицом, вперил в меня взгляд светлых глаз. Бросил:

— Вы задали вопрос с намеком. Со всей уверенностью не скажу, однако склоняюсь к подозрению на положительный ответ. — И добавил: — Полагаю, и вы того же мнения. Могу ошибаться, однако считаю своим долгом предупредить: ножи уже точат.

— Доказательства?

— Доказательств не много. И все они незначительные. — Роуз помедлил. — Нет, не стану вас понапрасну беспокоить тем, что является обычными домыслами. Не считаю себя вправе.

Он опять говорил взволнованно, словно — я ни понять этого, ни поверить в это не мог — пытался меня защитить.

— Вы хотите сказать, речь и обо мне тоже?

— Не считаю себя вправе бросаться подобными утверждениями. Не хочу понапрасну вас тревожить.

Уломать Роуза не получилось. Под занавес он сказал:

— Пожалуй, на одно утверждение я все-таки пойду. Думаю, вы вправе сообщить своим друзьям, что с принятием решений не следует затягивать. По-моему, оппозиция намерена использовать все возможности. Я бы не обольщался насчет наличия у нас лишнего времени. — С расстановкой, как иные закуривают, Роуз понюхал хризантему. — Должен признаться, мне бы интересно было услышать, с максимумом подробностей, каковы ожидания нашего друга Дугласа Осболдистона. У него всегда было впечатляющее чутье — он знает, откуда и куда ветер дует. Это бесценный дар. Разумеется, Дуглас Осболдистон — наш общий добрый друг, но, думаю, не проявлю несправедливость, если скажу, что этот дар отнюдь не являлся помехой в его карьере.