— Мюррей Лэндис уколол мое самолюбие?

— Только не сердись на меня.

— Сердиться?

— Джульет, я же тебя знаю: если ты начинаешь повторять за мной слова, значит, совершенно вышла из себя. Ты настроила себя, ты обижена, потому что считала, что Мюррей должен был вести себя с тобой по-приятельски. Он всего лишь выполнял свою работу, а ты приняла его поведение на свой личный счет.

Джульет схватила в левую руку вилку и правой стала тереть зубья.

— Тебе не кажется, что я достаточно выросла, чтобы вести себя по-взрослому?

— Если честно, то нет.

— Рут!

— Извини. Я думаю, никто из нас настолько не вырос. Очень больно, когда человек, который тебе нравится и которому ты веришь, не отвечает тем же. Даже если у него такая работа — не доверять. Постарайся посмотреть на дело с точки зрения Мюррея. Встретив тебя, он, наверное, обрадовался. Хотел потрепаться, вспомнить старое, расслабиться и все такое. Ему стоило больших усилий держать дистанцию. Но он был обязан так поступить и сделал это. Так что нечего на него дуться.

— Если уж он так хотел потрепаться, так что же не позвонил после того, как дело закрыли?

— Вот видишь, ты обижена. Однако это очень мило с его стороны, что он держался отчужденно, — продолжала Рут. — Следовательно, он серьезно относится к своей работе. Черта, которая нам нравится в людях. Скажи, разве я не права?

Джульет начинала понимать точку зрения подруги, но пока еще не ощущала себя готовой ее принять. Тревожило, что именно Рут — единственная на свете — поняла ее лучше, чем она сама.

— Извини, — попыталась увильнуть она, — я думаю, ты меня не совсем правильно воспринимаешь… Неужели ты полагаешь, что мое… — она запнулась, подыскивая нужное слово, — разочарование отношением Мюррея способно исказить восприятие фактов?

— Конечно. Ничто человеческое нам не чуждо. Разве ты не понимаешь, что чувства влияют на мысли? — спросила Рут. — Что желания изменяют логику?

— Ничего подобного! — возразила Джульет, с радостью вступая на твердую почву формального спора. — Поступок коренится в чувстве, с этим я согласна. Но только не мысль. И — по определению — не логика.

Женщины окунулись в продолжительную дискуссию: Рут настаивала на том, что эмоциям подвластны даже так называемые факты, а Джульет утверждала, что любая мысль в своей основе, если вообще заслуживает такого названия, опирается на объективную реальность. Диспут продолжался весь ужин (официант наконец принес заказ и поставил на стол с таким видом, словно ублажал капризных детей) — вплоть до кофе и черничного пирога. О том, как умер Антон Мор и насколько грубо повел себя с Джульет детектив Лэндис, больше не было сказано ни слова. Но, даже после того, как подруги расстались, поведение старого знакомого не выходило у Джульет из головы. По дороге домой она решила, что должна с ним связаться. Может быть, пригласить на поминальную церемонию.

Если справедливо, что человечество делится на две части (на чем некоторые не устают настаивать), то граница, безусловно, пролегает между теми, кто умеет умно, витиевато и трогательно говорить о покойных, и теми, кому это не дано. Каков бы ни был механизм сознания, наделяющий людей способностью прославлять незабвенных усопших (например, напомнить собравшимся на панихиду про вольные шуточки, которые к ночи отчебучивала мамаша, или как в самую пургу кузен Пит потащился в Пайн-Крик, чтобы убедиться, что у дяди Джима достаточно еды) и тем самым хотя бы на мгновение возродить в благодарной памяти покойных к жизни и одновременно начать врачевание потрясенных горем близких, — так вот, этот механизм сознания, способность или дар, без сомнения, определяется некой хромосомой, которая у одних есть, а у других просто отсутствует.

Джульет принадлежала ко второй группе и в горе не могла связать даже двух предложений, не то что заливаться соловьем о достоинствах усопшего через несколько дней после его смерти. Но и она была поражена размахом устроенной Янчем поминальной церемонии. Несмотря на огромные размеры, Кадуэлл-холл был на три четверти полон пришедшими помянуть Антона Мора: коллеги-танцовщики, репетиторы, любители балета, журналисты, балетные страховщики, производители балеток — все хлынули сквозь старинные двери и под неясный шумок приветствий и соболезнований рассаживались по рядам.

Джульет обрадовалась, что Мюррей Лэндис согласился пойти вместе с ней. Они встретились на улице несколько минут назад в багровеющем свете увядающего дня. Джульет выбросила из головы все, что говорила ей Рут, — будто она обиделась на своего прежнего приятеля за то, что он серьезно относился к работе детектива, — и собиралась поздороваться тепло, как с другом. Но Мюррей заметил ее первым, подошел и официально протянул руку. Пожимая ее, Джульет словно со стороны услышала свое нерешительное, неестественное «Привет».

Под почтительный шумок они прошли в отдельный ряд за оркестровой ямой. Джульет воображала, что эмоционально напряженная встреча даст возможность вычислить преступника по искаженному виной лицу (если преступник в самом деле был, в чем даже она начала сомневаться). Но она оказалась между толпой и сценой, где шла дивно отрепетированная программа. Джульет вертела головой как могла, но труппа Янча рассредоточилась по всему залу. Артисты сидели либо слишком далеко, либо были настолько увлечены разговором, что она потеряла всякую надежду что-либо прочитать у них на лицах. Райдер и Электра устроились в ложе над сценой. Викторин расположилась между Лили Бедиант и Тери в нескольких рядах от оркестра. По пути к своим местам Джульет заметила Харта, но он тут же нырнул куда-то в сторону, и больше она его не видела.

Программа оказалась не слишком длинной, но впечатляющей. Под музыку камерного оркестра были исполнены три балетных номера. Два первых — в постановке Твайлы Тарп и Уильяма Форсайта. Исполняли их представители разных школ современного балетного танца. Антон был каким-то образом связан и с тем и с другим сюжетом, оба номера были живыми, энергичными и отнюдь не печальными. Джульет поняла, что организаторы церемонии решили придерживаться именно этой линии; ей же следовали и ораторы в своих коротких выступлениях (наряду с другими светилами от студии — Грег Флитвуд и Викторин). Самым трогательным Джульет показалось третье выступление — танцевала последняя партнерша Антона, Кирстен Ахлсведе. Мюррей шепнул, что это соло из «Глорианы» Бенджамена Бриттена.

— А ты что, большой его ценитель? — прошептала в ответ Джульет, поражаясь его музыковедческим знанием, но тут же снова повернулась к сцене.

Она не знала, какой хореограф поставил нечто среднее между классическим балетом и современным танцем с его повторяющимися движениями, слегка наклоненными головами и слегка согнутыми спинами и коленями. Это была скорее дань восхищения умершим, нежели элегия. Без плаксивости танец говорил об утрате и обретении покоя, о неприятии смерти и смирении. Потом Джульет выяснила, что эту сцену несколько лет назад ставила Рут. Тогда ее подруга потеряла любовника.

Когда танец подошел к концу, о зале наступила неловкая тишина. Странно было не слышать аплодисментов, но еще более несуразно звучали бы хлопки во время поминальной церемонии. Занавес упал. Прошло несколько долгих секунд, прежде чем на сцене снова появился Грег.