— Мне хотелось бы взглянуть на твои работы.

— Это можно устроить. Моя студия…

— Смотри, «Планета суши»! — перебила она его. — Давай поедим на веранде!

За ужином Мюррей познакомил Джульет с пареными солеными соевыми бобами, она его — с копченым угрем и морским ежом. Болтали о прежних днях в Кембридже, обсудили нынешнюю городскую политику в Нью-Йорке. Потом Мюррей извлек из пыльного угла памяти знаменательный факт — сказал, что они круто поцапались с Моной, потому что та решила, что его тянуло к Джульет (что было, то было, сознался он). Она также осторожно сказала, что в те дни она тоже считала его привлекательным. О самой Моне Мюррей в последний раз слышал пару лет назад. Ее муж бросил дипломатическую службу и ушел в буддийский монастырь. Она вернулась в Черри-Хилл, живет с родителями.

Только когда со стола убрали посуду и подали мороженое из красной фасоли, Джульет вернулась к разговору о том, можно ли посмотреть работы Мюррея.

— Да, да, конечно, — отозвался он. — Будет здорово. Может, на следующей неделе? — Он налил ей саке чуть больше, чем оставил себе. — Я тебе позвоню, договоримся.

Разговор угас. Возник неприятный момент, когда они посмотрели друг другу в глаза. Придется сделать усилие, чтобы нажать на тормоза, подумала Джульет. И когда после ужина Мюррей предложил ее проводить, сказала, что возьмет такси. Прыгнула в первое попавшееся, мужчина не успел ответить. Лэндис остался стоять на тротуаре, она махнула ему рукой в открытое окно.

После поминальной церемонии и ужина с Мюрреем вечером в понедельник Джульет решила, что по крайней мере пару недель не появится в студии Янча. Ничего из того, что там произошло, ее не касалось. А Рут, судя по всему, вполне могла самостоятельно работать над постановкой. Зато, сурово напомнила себе Джульет, «Лондонская кадриль» не прибавится ни на страницу, если она не сядет за стол и не начнет писать.

— Мир, — процитировала она на следующее утро, подгоняя себя по лестнице в кабинет, — лежит перед нами, как волшебная страна. Такой разнообразный, такой красивый, такой новый, — и, вдруг вспомнив грубоватый, острый запах кожи Мюррея и тот неприятный момент, когда они смотрели друг другу в глаза, резко вильнула в сторону от Метью Арнольда и добавила от себя: — И не дает нам работать. Нет, нет и еще раз нет! — громко повторила она.

Что же до смерти Антона Мора — Джульет хоть и не могла избавиться от мысли, что ее причиной послужило нечто иное, а не несчастный случай, в то же время не видела никаких упущений Лэндиса в ходе расследования. Если детектив ничего не раскопал, значит, нечего было раскапывать. У нее болезненное воображение — накрутила себя, будто в этой истории, несмотря на все свидетельства (или отсутствие таковых), есть нечто иное. И разумеется, поминальная служба не дала никакого ключа. Торжественное, достойное и, как положено, печальное мероприятие. Пора обо всем забыть. Лучший способ — не отходить от письменного стола.

Если только не случится чего-нибудь интересненького, добавила она, открывая дверь в кабинет.

И не вина Джульет, что буквально через день кое-что интересненькое все-таки явилось ей в виде срочного звонка Викторин Вэлланкур. Эймс позвала ее к телефону, когда творческая мысль автора витала там, где сэр Эдвард читал вызов лорда Морекамба. Он не сомневался, что должен драться, но вот вопрос: что выбрать — пистолеты или шпагу? И кого позвать в секунданты? Самой подходящей кандидатурой был…

В этот момент Эймс поскреблась, просунула голову в дверь и прошептала:

— Неотложный звонок.

Джульет раздраженно подняла голову. Что может быть более неотложным, чем выбор секунданта?

— Извините, голос очень взволнованный. Она пожилая?

Джульет вздохнула, мысль неохотно обратилась к реальности.

— Не знаю. Может быть. Спасибо, Эймс, я возьму трубку здесь.

Викторин долго и витиевато извинялась. Ей известно, что Джульет в это время пишет, сама терпеть не может, когда ее беспокоят во время работы, но…

Ее голос в самом деле дрожал. Она держалась так сурово и выглядела такой монументальной, что невольно забывалось, сколько ей лет. По крайней мере до того момента, когда мадам Вэлланкур садилась или вставала и неизбежно заботилась о своих травмированных, больных суставах. Джульет машинально успокоила, заверив, что Викторин ее ни от чего не отвлекла.

— Чем могу служить? — спросила она.

— Боюсь, с вашей приятельницей Рут что-то не так. — Акцент Викторин был сильнее, чем обычно. — Она звонила мне вчера вечером. А сегодня я пришла в студию и узнала, что многим исполнителям «Больших надежд» тоже. Точно не знаю, что она им сообщила… как это говорится… нелицеприятно высказалась.

— Да, есть такое слово в английском языке, — отозвалась Джульет. — Это значит ругалась. Бранилась.

— Может, точнее сказать «изводила людей».

— Не знаю, — вздохнула Джульет. — Смогу судить, если вы уточните, что сказала Рут.

— Благодарю вас, — отозвалась Викторин. — Но нет ли у вас возможности приехать сюда, чтобы все обсудить лично? — Она запнулась и несколько секунд молчала. — Мне трудно перемещаться даже на небольшие расстояния. Я стараюсь не выставлять напоказ свои слабости, однако… Вы мне окажете большую любезность.

Джульет начала понимать, почему танцовщики обожают Викторин. В ней была одна привлекательная черта: она давила на них, что-то даже запрещала. Но когда сама обнаруживала слабость, каждый стремился всеми силами помочь ей. Бывают такие люди — Джульет встречала их и прежде. Даже вывела подобный характер в своей третьей книге «Кузина Сесилия». Леди София… как же была ее фамилия? Оглторп? Раттей? Это можно назвать синдромом короля Сиама, решила писательница.

В «Лондонской кадрили» у нее такая же Анна.

— Буду через полчаса, — сказала она в трубку, отодвигая рукопись.

— Я вам благодарна. — Из уст мадемуазель Вэлланкур это прозвучало как изысканный комплимент.

Через двадцать минут после того, как она повесила трубку, Джульет уже сидела на неудобном стуле напротив стола Викторин.

Кабинет старшего балетмейстера был чуть больше других закутков на втором этаже. Он располагался рядом с библиотекой партитур, где Джульет уже однажды побывала. Она вызывала Викторин из этого кабинета в день, когда обнаружила тальк в ящике с канифолью, и много раз проходила мимо в дамскую комнату (ту самую, на первом этаже, которая служила дамской раздевалкой, где Джульет почувствовала себя настолько неуклюжей). Впрочем, балетмейстер проводила здесь немного времени. На столе лежали тетради, пухлые блокноты, пачка нераспечатанных писем и стояла кружка с ручками и карандашами.

Викторин попросила затворить за собой дверь, но заговорила почти шепотом. И Джульет вспомнила, что часто слышала в коридоре голоса и звуки из кабинетов — стены здесь, наверное, были не толще картона.