— Терпеть не могу быть один, — сказал Иззи сейчас, оглядывая свою комнатку. — Поверьте мне: это место убивает меня.

Он включил телевизор и, придав нужное положение куску проволоки, служившему антенной, добился того, чтобы появилась картинка. Он надеялся на футбол, но мутный экран показывал четверых длиннобородых мужчин в длинных рубахах, называемых дишдаша. Они разговаривали друг с другом. Выглядели сердитыми. Повышали голос. Джихадисты, мог бы подумать американец, не знающий арабского, но Иззи объяснил, что эти четверо иракцев просто-напросто декламируют стихи.

— Моя жизнь — как мешок муки, рассыпанный на ветру по колючим кустам, — перевел он произнесенное одним из чтецов.

— Нет, нет, — поправился он. — Как пыль на ветру. Моя жизнь — как пыль на ветру.

— Человек, потерявший надежду, — объяснил он.

— А знаете, — сказал Козларич про Иззи, — если вставить ему монокль и надеть цилиндр, он будет вылитый мистер Арахис.[13]

28 октября. День рождения Козларича настал, и он, Иззи и Брент Каммингз собирались отправиться к полковнику Касиму, который настойчиво обещал устроить в честь именинника большой праздник.

— Готовы, ребята? — спросил Козларич солдат из своей группы безопасности.

— Готовы, куда мы денемся, — сказал один из солдат.

— Последнее время на дорогах редко что случается, — заметил старший сержант Барри Китчен, который за два срока в Ираке, по его собственным подсчетам, участвовал в двадцати пяти инцидентах с СВУ и перестрелках, причем из-за последнего взрыва ему, помимо небольших ожогов, перекрутило спину.

— Хорош болтать, — сказал другой солдат.

У каждого были по поводу этой поездки свои сомнения.

— Не думаю, что это будет замечательный день рождения, сэр, — сказал еще один. — Скорее всего, будут сплошные жалобы.

Каммингза тем временем беспокоила возможность засады. Определенное время, определенное место, определенный маршрут — праздник их ждет или ловушка?

— Этот Касим — он, конечно, замечательный парень… — сказал он накануне вечером, весь в раздумьях.

Свои сомнения испытывал и Иззи — правда, они в основном касались того, что дни рождения детей в Ираке праздновались, а взрослых — нет. По крайней мере тех взрослых, которых он знал.

— Честно говоря, мы ведь даже не помним своих дней рождения, — заметил он однажды, разговаривая с другим переводчиком об обещании Касима устроить Козларичу праздник.

— Когда тебе больше двадцати, никому уже до тебя нет дела, — согласился другой переводчик.

— Для детей мы что-то устраиваем, — сказал тогда Иззи. — Но себе нет, даже в годовщину свадьбы.

Он признался, что не знает дня своего рождения. В документах значилось 1 июля 1959 года, но для мужчин его поколения эти даты были условными: государственные органы делили таким образом население на возрастные группы для военной службы. Половина мужчин была записана как родившиеся 1 января, половина — как родившиеся 1 июля, и 1 июля означало только, что Иззи появился на свет в первом полугодии. Его мать говорила ему, что он родился во время весеннего сбора урожая, когда она ходила работать в поле, так что он мог несколько уменьшить интервал — но какой в этом смысл?

Примерно так же он относился и к смерти:

— Мы верим, что Бог в какой-то день нас создал и в какой-то день заберет. И не важно, дома мы сидим, работаем, сердце отказало, болезнь, пуля, СВУ — конец есть конец. Однажды ты родился, однажды умрешь. Что бы ты ни делал — это судьба. Только и всего. Никто не превысит свой срок, и от судьбы никто не уйдет.

Об опасностях, подстерегающих переводчика:

— Да, я знаю. Можно погибнуть в любую минуту. И я буду счастлив, если это просто будет пуля в лоб: я жду худшего. Может быть, меня кинут в кузов грузовика с двумя котами, с двумя голодными котами, и они растерзают мне лицо, будут жрать мое мясо, а потом меня прибьют к стене гвоздями, как Иисуса Христа, будут сверлить череп дрелью, отрезать от тела куски, стрелять в меня, жечь меня, а потом бросят труп на мусорную кучу, чтобы его ели собаки. Такое случалось. Так что, если меня убьют, пуля — это легко отделаться.

— Так когда у него день рождения? — спросил у Иззи про Козларича другой переводчик.

— Не знаю, честно говоря, — ответил Иззи.

— И как вы собираетесь его праздновать? — поинтересовался другой переводчик.

Как? Когда? Почему? Иззи понятия не имел. Но он определенно считал, что Козларичу надо отдать должное.

— Клянусь могилой матери, я никогда не видел американского офицера, который бы так хорошо, как подполковник К., понимал, что он делает, — сказал Иззи. Подполковник К. — тот редкий случай, заметил он, когда человек пытается хоть немного научиться по-арабски. Подполковник К. раздает детям сладости и футбольные мячи — иракский офицер такого ранга никогда не стал бы этого делать. Несколько недель назад у здания совета женщина в сломанном инвалидном кресле попросила помощи, и на следующий день подполковник К. дал ей новое инвалидное кресло. Женщина изумленно поблагодарила его, и Иззи, который переводил, было очень приятно.

Его теперешние сомнения заключались всего-навсего в том, будет ли кто-нибудь знать, что ему делать, как себя вести.

— Ас-салам алейкум, — произнес Козларич, входя в кабинет Касима. — Шаку маку?

Касим встал, приветствуя гостя. Он был в кабинете один. В помещении было темно — не из-за того, что хозяин хотел что-то скрыть, например, других гостей, готовых выскочить из-за дивана с криком «Сюрприз!», а из-за того, что не было электричества.

— Прошу. Садиться, — сказал Касим, пытавшийся учить английский, Козларичу на его родном языке.

Козларич сел. Иззи сел. Каммингз сел. Несколько солдат из группы безопасности сели. И казалось, что на этом все и закончится. Через несколько минут вошли и сели два местных деятеля, с которыми Козларич часто виделся. Иззи перевел: они жаловались, что какого-то их знакомого прошлой ночью задержали по подозрению в причастности к СФЗ-атакам.

— Так и быть. Я его сегодня же освобожу, — шутливо пообещал Козларич.

Пришедшие удивились.

— Нет, не освобожу, — сказал Козларич уже серьезным тоном, пришедшие вновь стали жаловаться, а им вдруг овладело ощущение одиночества. Дело было даже не в отсутствии праздника. Просто некоторые дни сами собой порождали чувство бесприютности, тоски по дому. Рождество. День благодарения. Вообще все праздники, как ни украшали к ним столовую на базе. Вырезанными из картона индейками. Вырезанными из картона фейерверками. Может быть, от этих картонных изображений становилось только хуже. И дни рождения — к ним ничего не украшали. Перед самым отъездом к Касиму он проверил электронную почту. Из Канзаса не было ничего, так что вот как ему предстояло провести вечер в свой день рождения: в темной комнате среди забывчивых чужаков, ни с кем из которых его не свела бы жизнь, если бы не «большая волна».