Вы близки к мадам Тутышкиной. По городу ходят слухи, что у Вас с ней роман, и что Ваши сани был трижды замечены возле её дома. В том числе один раз – глубокой ночью».

Прочитав последние строки, Ржевский усмехнулся: «Ничего не скроешь от молвы! Даже глубокой ночью всё видит!»

А письмо меж тем всё никак не заканчивалось. Француженка была весьма словоохотлива, так и сыпала слова на бумагу:

«Возможно, Вы испытываете к мадам Тутышкиной глубокие чувства, и поэтому не стану советовать, чтобы Вы прекратили с ней всяческие отношения. Но, даже сохраняя их, вы можете обратиться за частным советом к начальнику полиции или другому знающему человеку. И если он скажет, что всё это пустяки, то так тому и быть, а если сочтёт мои подозрения верными, то лучше меня подскажет Вам, как поступить. В любом случае Вы будете вне опасности, а это для меня главное».

Ржевский тут же отметил для себя: «Как она обо мне заботится! Здесь определённо есть шанс». Он взял со стола конверт и осмотрел его в поисках обратного адреса, но ничего не нашёл. Не было адреса и в письме.

«Ответа Вашего не прошу, – так оно заканчивалось. – Думаю, что Ваши дальнейшие поступки, которые всё время на слуху, сами дадут мне ответ, вняли ли Вы моей просьбе.

Ваш искренний друг,

Сесиль де Воланж».

Ржевский почувствовал себя в тупике. И не только потому, что знакомиться с таинственной француженкой, не зная адреса, было затруднительно. Поручик чувствовал себя озадаченным и потому, что в послании говорилось о нешуточной опасности.

Что делать? Просто бросить это письмо на стол и забыть? Нет. Это казалось опрометчивым. А ведь сегодня ночью Ржевский должен был снова увидеться с Софьей.

Отправляться на свидание, при этом имея подозрения на счёт неё, было как-то неприятно. А как их развеять? Посоветоваться со знающим человеком – предложение хорошее. Тут Сесиль попала в точку. Но с кем советоваться? Да и можно ли найти кого-то прямо сегодня, чтобы успеть и посоветоваться, и на свидание? К тому же поручик опасался, что не сумеет как следует изложить полицейскому или частному сыщику суть дела. «Вот что-то мне тревожно. Беспокоюсь. А о чём беспокоюсь – объяснить толком не могу».

Ну, допустим, сыщику можно показать письмо француженки. В письме всё вполне складно написано. Ржевский даже отметил про себя, что француженка (кем бы она ни была) – отнюдь не дура, хотя излишне многословная.

Поручик в очередной раз задумался, насколько она красива, и перед глазами опять возник туманный образ: женщина на балконе особняка, а затем – в интригующем мраке спальни… Но эти фантазии следовало оставить хотя бы на время, чтобы придумать, как развеять подозрения и отправиться на встречу с Софьей без лишних мыслей в голове, потому что мысли на свиданиях с дамами только мешают делу.

В этот момент Ржевскому послышалось, как в гостиничном коридоре кто-то прошёл по скрипучим половицам, а затем открыл дверь где-то неподалёку.

«Тайницкий! – вдруг осенило поручика. – Вот, с кем можно посоветоваться! Он же служит в Министерстве внутренних дел. И встретиться с этим господином просто, ведь никуда идти не надо – мы же с ним соседи по номерам».

А затем поручика ещё раз осенило: «Ведь та самая солонка – у меня! И если в ней яд, то можно показать её Тайницкому, а тот пусть отдаст врачу или аптекарю, чтобы проверил». Правда, сходу не получилось вспомнить, куда же задевалась солонка.

Ржевский помнил, что, получив её от Софьи, положил эту вещь в карман рейтуз, затем доехал до гостиницы и уснул как убитый, а на следующий день, то есть сегодня, солонки в кармане уже не было. Ванька что ли вынул?

– Ванька! – позвал поручик.

****************

Глава седьмая, в которой герой продолжает роман с роковой женщиной, а также берёт урок немецкого у одной барышни

Ванька был здесь же, в комнате – сидел на своём сундуке. И решил перекусить, пока господин читал письмо.

На том же сундуке, на чистом белом кружевном платочке, невесть откуда взявшемся, лежали кусочек чёрного хлеба и шматок сала, а рядом стояли фляжка и та самая солонка.

– Ах, ты… – только и проговорил Ржевский, кидаясь вперёд.

Ванька испугался и обеими руками схватил фляжку, думая, что хозяин намерен отобрать именно её, ведь из неё пахло водкой. Но поручик схватил солонку, а затем уставился на платочек, где всё лежало. Это оказался Софьин платочек, в который ещё недавно была завёрнута солонка, то есть на него могли попасть частицы яда, поэтому Ржевский молча сгрёб свободной рукой хлеб и сало вместе с платком.

Слуга, по-прежнему крепко держа фляжку, ничего не понимал, а поручик велел:

– Открой мне дверь.

Дверь в номере была одна, поэтому пояснений не требовалось. Ванька исполнил приказание, а Ржевский стремительно вышел из номера и направился в соседний – к Тайницкому. И даже не задумался, что может не застать.

Переложив солонку в ту же руку, в которой были хлеб и сало, завёрнутые в платок, поручик освободившейся рукой взялся за дверную ручку, но дверь оказалась заперта, хотя из-под неё пробивался слабый свет. Ржевский постучал и на всякий случай глянул в замочную скважину.

Хозяин номера, одетый всё в тот же зелёный мундир, сидел в кресле за столом у окна над какими-то бумагами, но обернулся на стук. Смеркалось, поэтому слуга Тайницкого, старик с бакенбардами, зажигал свечи, а теперь замер с горящим свечным огарком в руках.

Между тем хозяин номера убрал все свои бумаги в ящик стола и велел посмотреть, кто пришёл. Слуга направился к двери.

– Здравствуйте, Иван… э… – громко сказал Ржевский, как только ключ перестал скрежетать в замке. Толкнув дверь плечом, поручик вошёл в комнату.

– Аминич, – сказал Тайницкий.

– Иван Аминич, у меня к вам дело, – начал поручик, усаживаясь в первое же свободное кресло, но Тайницкий перебил:

– Я – Иван Иванович. Аминич – это отчество моего слуги. Я хотел сказать Аминичу, чтобы закрыл дверь, которую вы толкнули плечом, потому что у вас заняты руки. Кстати, что это у вас в руках?

Ржевский, только что торопившийся начать разговор, теперь запнулся:

– Тут такое дело… – Он лишь теперь вспомнил, что позабыл в своём номере письмо, которое хотел показать Тайницкому. А без письма никак не получалось собраться с мыслями, поэтому поручик сказал первое, что пришло на