Осторожно я касалась пальцами, без сомнения, исторической реликвии, вглядываясь в убористые буквы.

«Я, младший принц, третий сын своего отца Эстебана II Галлинг, именованный Доминиан Леонардо Александр, пишу эти строки в замке Нефф. Не знаю, найдут ли сии записи когда-либо, не знаю, хочу ли сего, но пишу свою исповедь в надежде, что частица моей души сохранится здесь и после моей грядущей погибели.»

Потрясающе!

Я прижала тетрадь к груди, потирая озябшие руки.

Как, почему здесь сохранилось всё в том виде, в каком было столько лет назад? Отчего не освободили башню? Оберлинги ли оставили в назидание потомкам, иль указ на то был королевский? Башня не отапливается; судя по толстому слою пыли на каменном полу, уборка здесь не производилась с тех самых пор, как отсюда сбросилась вторая жена Максимилиана. И, кстати, откуда она сбросилась?

Отодвинула проледеневший насквозь гобелен со сценой охоты на оленя: здесь такие же бойницы, как и ниже. С трудом выломала ставень. В узкие отверстия разве что кошка протиснуться может. Значит, должен быть выход на крышу. За одним из гобеленов нашлась щель с вырубленными там ступенями. Убрав тетрадь и кольцо в карман широкой юбки, я полезла туда.

Всё-таки правду говорят, раньше люди были меньше размерами. Скудно питались в детстве, много двигались, часто болели. Потому что пролезть в такие лазы могли только аскеты. Уж на что я тоща как палка, и то в некоторых местам прохожу только боком.

Ступеньки разной высоты не добавляют легкости подъему. Паутина и холодные стены тоже. Подспудно приходит мысль, что мой крупный и упитанный батюшка застрял бы здесь как пробка в горлышке бутылки с вином.

Упираюсь головой в деревянный люк, толкаю его руками, не подумав, что на площадке башни куча снега. Люк открывается на удивление легко, а мне на голову обрушивается целый сугроб. От неожиданности я выкрикнула совсем не те слова, которые полагается знать приличной девушке, на глазах от колючего холода выступили слезы. Снег был за воротом платья, на шее, в волосах, он таял, ледяными струйками сползая по груди. И всё же я вылезла наружу до пояса — из чистого упрямства. На меня тут же обрушился ураганный ветер со снегом: сбивая дыхание, заживая своими холодными ладонями рот и нос, дергая за волосы. Отсюда можно было рассмотреть только затянутое серой хмарью небо и смутные зубцы из камня. Вылезать полностью на площадку я побоялась — ветер скинет меня вниз без всякой помощи воздушника.

Спускаясь обратно, поскользнулась на ссыпавшемся в люк снеге и грохнулась попой прямо на ступени. Тут-то я истово возблагодарила и создателей узких проходов (скатиться кубарем мне помешала стена), и законодателей моды прошлых годов — турнюр ниже поясницы значительно смягчил соприкосновение моего тела с твердым камнем. Ругаясь в полный голос и прихрамывая, я спустилась в то самое помещение, где был выход в основную часть замка — мокрая, озябшая, грязная.

Как бы узнать, не караулит ли меня кто-то у выхода? Наверняка здесь есть какие-то смотровые отверстия, но я слишком устала, чтобы их искать. Рискнула, открыла проход: к счастью, никого. Но едва проход закрылся, едва я сделала пару шагов в сторону своей комнаты, в конце коридора показался Оберлинг.

— Милослава! Хвала богине, ты живая! — вскрикнул он. — Где ты была? Мы ищем тебя несколько часов.

Ой!

Оберлинг выглядел взволнованным: рубашка небрежно застегнута, обнажая смуглую шею и часть груди, черные с проседью волосы взъерошены, крылья носа подрагивают, будто он принюхивается ко мне.

— Милослава? — моё имя он произносит мрачно и как-то обреченно. — Ничего не хочешь рассказать?

Таким голосом разговаривал со мной отец, когда меня ждало наказание. Я мотаю головой. Нет, я ничего не хочу рассказать. Муж довольно больно хватает меня цепкими пальцами за локоть и буквально волочет в комнату. Вталкивает в свою спальню, ставит перед большим зеркалом.

Ух ты! Вид у меня плачевный. В волосах паутина, плащ в мокрых пятнах и в пыли, будто я ползала на четвереньках по чердаку. На щеке ссадина — откуда только? Платье тоже здорово пострадало. Подол словно в грязи возили, лиф промок, оборка снизу оторвалась.

И в то же время я вижу, что я живая. Никогда не чувствовала себя такой свободной как тут, в замке Нефф. Глаза горят, короткие волосы, обрамляющие скулы, неожиданно делают меня моложе. Я больше не чувствую себя тенью своей красавицы-матери, это она — тень. А я — настоящая.

Пытаюсь распутать завязки плаща — тщетно. Озябшие пальцы не слушаются, скользя по мокрому комку тесемок. Муж приходит мне на помощь. Он справляется с узлом быстрее, чем я. Твердые костяшки его пальцев обжигают, прикасаясь к моей шее. Он него веет жаром, как от печки. Плащ падает к моим ногам, но, кажется, нам уже всё равно. Пальцы Максимилиана скользят по моей шее по щеке, бережно вынимают паутину из моих волос.

— Ты вся промокла, — хрипло говорит он, смотря мне в глаза. — Простудишься.

— В замке Нефф простудиться сложно, — задыхаясь от охватившего меня огня, шепчу я. — Это очень добрый и теплый замок.

— Ты первая, кто так говорит, — выдыхает мне в губы супруг, убирая волосы от моего лица. — Все мои жены его ненавидели.

— Очень своевременное замечание, — похвалила его я. — Расстегните мне платье, здесь застежки сзади.

Он крепко взял меня за плечи, развернул (в сторону кровати) и быстро распустил шнуровку на спине. Платье сразу же стало спадать, и Максимилиан с готовностью принялся спускать его с моих плеч. Я поежилась от охватившего влажную кожу воздуха, и муж, заметив пробежавшие мурашки, прижался горячим ртом к изгибу шеи. Это было для меня слишком сильным ощущением. Пытаясь увернуться от его губ, я сделала шаг. Он шатнулся вперед вместе со мной, ладони обхватили мою грудь, заставляя выгибаться. Платье соскользнуло до талии и ниже. Тонкая батистовая сорочка совершенно не защищала меня от его рук. Еще шаг — и мои колени внезапно уперлись в постель Оберлинга. Одно его движение — и я уже падаю на бархатное покрывало, а он накрывает меня своим телом, жадно целуя мои плечи и затылок. Каким-то чудом мне удалось извернуться, заглянуть к нему в лицо и, обвив мужскую шею руками, притянуть его губы к своим губам.

Где-то вдалеке скрипнула дверь, раздалось испуганное «Ах», но никого это уже не волновало.

— Где же всё-таки ты была? — лениво спросил меня муж спустя некоторое время.

Какой позор! Я лежу обнаженная в постели с супругом среди белого дня и совершенно не испытываю ни стыда, ни смущения. Напротив, моя рука неспешно исследует мужское тело, скользя по его плечу, зарываясь пальцами в поросль черных волос на груди и обводя плоский коричневый сосок. Он слишком худой! Ребра можно пересчитать! Мужчина должен быть более упитан. Оберлинг, кажется, совершенно не возражает против моей скромной ласки, напротив, жмурится, как ленивый кот. Вокруг глаз у него морщинки.