эта тоненькая проворная девочка могла оградить его от насилия солдатни.

Горничная вернулась часа через два, свежая и возбужденная, и, пренебрегая правилами дома, которые теперь были ни к чему, смеясь и всплескивая руками, опустилась в кресло. Оживленно она принялась рассказывать:

— На Невском и на Суворовском сплошь, сплошь грузовые и легковые автомобили, и в них всё солдаты, солдаты с ружьями. На Фонтанке стреляют. У Аничкова моста горит полицейский участок… Одним словом, барин, революция. Возле наших ворот убитый офицер валяется.

— Георгий? — Змиев привстал с кресла.

— Нет, нет, не Георгий Кириллович. Я посмотрела на его лицо. Тоже молоденький, но чужой.

— Нет ли у нас еще свечей, Люба? Терпеть не могу темноты.

Горничная ушла и вернулась, неся бронзовый шандал, в котором потрескивали пять зажженных свечей.

Полумрак, свечи, на стенах картины в золоченых рамах напоминали собор в Чарусе, церковную службу, дипломатичного старичка губернатора; потом прошел перед глазами утилизационный завод, ободранные бочкари и великолепный Степан Скуратов. А хорошо бы Скуратова иметь под рукой в такое переполошное время! Надежный и деловой человек.

Живая натура Кирилла Георгиевича Змиева рвалась к действию. Власть переходит в руки промышленников, в руки подлинных хозяев России. Народ откричится, отбушуется и покорно станет в стойла. Время действовать, пробиваться вперед через толпу конкурентов. Что думает Родзянко, каких отбирает деятелей, на кого собирается опереться? Надо действовать. Но прежде семейные дела. Змиев написал телеграмму Скуратову, потом жене и невестке и послал горничную на телеграф.

Горничная вернулась вместе с Георгием. Сын вошел в кабинет, пошатываясь от усталости, без шашки и без погон, из кармана шинели торчало узенькое дуло нагана с большой мушкой.

— Где твои погоны? — строго спросил отец.

— Сорвал и выбросил.

— Сам сорвал?

— Да, сам. Солдаты убивают офицеров на улицах. У нас закололи штыками командира полка. И это в боевой части! Мы стоим на краю бездонной пропасти, папа.

— Мерзавец! — визгливо крикнул Змиев, опрокидывая кресло. — Мерзавец, трус, отступник! Россия должна сохранить армию, армия — сила, чтобы держать народ в узде! Если офицеры разбегутся как зайцы, России крышка. Понимаешь ли ты это, болван? Немедленно, возвращайся в часть!

— Отец, ты не кричи… Все рушится. Все члены правительства подали в отставку. Председатель совета министров князь Голицын опустил руки, сидит и ждет ареста. Разве можно удержать стену, которая валится?

— Ну, если мой сын спрятался в кусты, то я, я, Кирилл Змиев, поеду в твои казармы и буду разговаривать с солдатами. И найду с ними общий язык. Я член Государственной думы и пользуюсь правом неприкосновенности.

Кирилл Георгиевич вышел в переднюю и поспешно, не попадая в рукав, стал надевать лисью шубу. С парадного позвонили.

— Кто бы это мог быть? — спросил Георгий, перекладывая наган из шинели в карман подшитых леями бриджей.

Возбужденный Змиев бесстрашно открыл дверь. Порог переступил молодой офицер, лицо его было прикрыто башлыком.

— Разрешите войти? Если не ошибаюсь, вижу господина Змиева?

— Да. Чем могу служить?

— Председатель Государственной думы просит вас явиться в думу на срочное заседание. Автомобиль ждет внизу, — приложив руку к башлыку, четко отрапортовал офицер.

— Нельзя ехать, на улице опасно, отец, — быстро сказал Георгий.

— Нет, я поеду.

Не взглянув на сына, Змиев вышел.

XXV

До Таврического дворца он добрался на рассвете. Часовые, полузасыпанные снегом, пропустили его, не шелохнувшись. В эти тревожные дни в Государственную думу люди шли потоками. Во дворце по внешнему виду все оставалось по-прежнему: портреты царя и царицы, портьеры, ослепительный паркет, ливреи служителей. Только много табачного дыма.

Змиева встретил неутомимый Родзянко. Толстый, как тюлень, размахивая руками, похожими на ласты, он сказал, что ночью собирался Временный комитет, постановивший взять власть в свои руки.

— Во все министерства мы назначили комиссаров думы. Я уведомил царя телеграммой, что министры арестованы, правительства больше не существует, чернь овладевает положением. Комитет Государственной думы, дабы предотвратить бесчинства над офицерами и администрацией и дабы успокоить разгоревшиеся страсти, принял правительственные функции на себя… Во все города России посланы телеграммы о создании Временного комитета.

— Кто вошел в этот комитет? — У Змиева от волнения перехватило горло. Он надеялся услышать свою фамилию.

Родзянко перечислил: Львов, Ржевский, Шидловский, Шульгин, Дмитрюков, Керенский, Караулов и комендант петроградского гарнизона Энгельгардт.

— Как видите, винегрет из кадетов, октябристов и трудовиков. Я поставлен во главе этого комитета.

Родзянко, словно в футляр, втиснул в кресло свое грузное тело. Он говорил громко, как человек, привыкший к шуму, перепалкам, стуку пюпитров и грому аплодисментов.

— Два часа назад пришла ответная депеша из Пскова — государь вызывает меня для переговоров. Я беру вас с собой, для того и вызвал. — Родзянко, раздвигая вороха бумаг, искал на столе телеграмму и, не найдя ее, с трудом наклонился и поднял с пола серый клочок бумаги; внизу депеши была отстукана телеграфным аппаратом подпись монарха.

— Не понимаю — каким образом император оказался во Пскове? — быстро овладев собой, поинтересовался Змиев.

— Да тут и понимать нечего. Его величество из Ставки направился в Петроград, но на станции Дно поезд был вынужден остановиться. Пути забиты встречными воинскими поездами; весть о беспорядках в столице всколыхнула солдат. Его величество был вынужден свернуть в Псков, где стоит штаб Северного фронта. Видимо, он не терял надежды бросить на Петроград войска. В Пскове государь узнал о победе революции и получил телеграммы от всех командующих фронтами, которые советовали государю отречься от престола. Его величество соизволил вызвать меня, и вот мы едем. Вы будете представлены его величеству. — Родзянко погладил седую бородку, подстриженную клинышком, вызвал, дежурного адъютанта и приказал принести крепкого чаю. — Не сплю третьи сутки. Только чаем и поддерживаю силы.

В кабинет вкатился кругленький усатый Караулов. Поправляя сползающую на живот саблю, пожаловался:

— Железнодорожники отказались формировать поезд для вашего следования в Псков.

— Отказались? Почему? — изумился Родзянко, и на его измятом, потрепанном лице нервно дернулся мускул.

— Говорят — без разрешения Совета не дадут поезд.

— Это уже переходит все границы. Быть может, я и стакана чаю не могу потребовать без разрешения Совета? Вот что, Кирилл Георгиевич, — повернулся Родзянко к Змиеву, — поезжайте в Совет и убедите эти головы, что наш отъезд необходим. В эти часы решаются судьбы государства и династии. Я даю вам незавидное поручение, но плохая роль должна быть хорошо сыграна.

— Бесполезно. Абсолютно бесполезно. Так называемые рабочие организации подчиняются только Совету, а Совет все равно откажет, — пробормотал Караулов.

Вместе с Карауловым Змиев поехал в автомобиле, его сопровождал броневик, вооруженный станковым пулеметом.

Охрану Совета несли рабочие, почти все были с винтовками.

— Из Государственной думы к председателю Совета, — раздраженно