— Она, — поправил Хикат, и впервые злая резкость в его голосе чуть смягчилась, и он зазвучал почти мечтательно. — Почему-то я чувствую, что была женщиной.

— Это неважно, — добродушно отозвался Хау. — Мы стары. Мы связаны кровью. Мы были рождены среди народа, что зовётся Бессонным, в городе под названием Сон, но они изгнали нас…

В животе у Баррика снова заворочался страх. “Бессонные!”

— Погоди, пока не услышишь нашу историю целиком. Не все, кто бродит под мглампами Сна, так жестоки, как тот, кого ты повстречал, но мы отличаемся от них от всех. Мы — Спящие.

— Они отослали нас прочь, — вставил Хуруэн. — Я единственный, кто помнит. Мы спали, и это пугало их. Мы видели сны…

— Да, — согласился Хау. — Среди Бессонных мы были единственными, кто видел сны, и наши сны не были лишь фантазиями, но истинными отблесками огня, горящего в пустоте. В них мы увидели, что боги падут, и что Бессонные повернутся против своих повелителей в Кул-на-Кваре. Мы прозрели также и приход смертных на эти земли. Всё это мы увидели и предсказали, но наш собственный народ не прислушался к нам. Они устрашились нас. Они прогнали нас.

— Я никогда не видела фонарей тьмы, — зло проговорила Хикат. — Дом, принадлежащий мне по праву, был отнят у меня!

— Ты видела их, — заявил Хау. — Ты просто не помнишь. Мы все потеряли так много и ждали так долго…

— Я… я не понимаю, — вмешался Баррик. — Вы… вы Бессонные? Но я думал, что Бессонные никогда не спят…

— Позволь мне показать тебе, — средняя фигура отбросила назад капюшон.

Кожа серого человека Глубин была гладкой и тонкой, как будто его костлявое лицо обтягивал шёлк, но кожа Хау была ещё изрезана сеточкой бесчисленных тонких морщинок, словно бы сотканная из паучьих тенёт. Более же всего они различались в другом: вместо круглых, навыкате, серебристо-голубых немигающих буркал Уени’ссоха у существа, стоявшего перед Барриком, под бровями пролегло лишь несколько глубоких морщин, а глазные впадины были пусты, как выжженные солнцем пески.

— Ты слеп!

— Мы не видим так, как другие, — уточнил Хау. — Будь мы похожи на своих неспящих собратьев, мы и в самом деле были бы слепы. Но в наших снах мы видим больше, чем кто бы то ни было.

— Я устал видеть так много, — печально промолвил Хуруэн. — Это никогда и никому не приносит счастья.

— Правда никого не делает счастливым, — сердито бросила Хикат. — Потому что правда всегда заканчивается смертью и тьмой.

— Тихо, мои милые, — Хау вновь опустился на землю и протянул руки собратьям. Поколебавшись, оба Спящих взялись за них, образовав полукруг. Затем Хикат и Хуруэн протянули оставшиеся свободными ладони Баррику. Принц пялился на троицу поверх костра, не понимая — или не желая понимать.

— Возьмись за наши руки, — подсказал Хау. — Ты пришёл сюда не случайно.

— Я пришёл потому, что заблудился — потому что эти твари, шелкины, пытались меня убить…

— Ты пришёл сюда потому, что был рождён, — возразила Хикат, и в её голосе опять сквозило нетерпение.

Протянутые к Баррику с двух сторон ладони всё ещё ждали, когда он ухватится за них.

— Быть может, всё началось даже раньше. Но ты здесь, и это подтверждает твою причастность. Никто не приходит к Холму двух богов без причины.

— Тебе отведена страница в “Книге Огня-в-Пустоте” — молвил Хау. — Давай прочтём её.

— Погоди! Ещё одна душа тянется к тебе, — перебил их Хуруэн. — Душа-близнец, что ищет тебя.

Бриони. Это помогло Баррику наконец решиться — боги всемогущие, как он по ней скучал! Он придвинулся ближе к огню, так, чтобы дотянуться до поданных ему серых рук. В пещере не было холодно, но даже теперь, когда принц сидел к костру почти вплотную, он не чувствовал, чтобы пламя источало хоть какое-нибудь тепло — а его трепещущие язычки лишь делали глубокие тени вокруг ещё резче. И пусть совершаемое им напугало юношу намного сильнее, чем должно бы, Баррик позволил своим ладоням сомкнуться вокруг сухих, скользких пальцев Хикат и Хуруэна. Мгновением позже глаза принца против воли закрылись, и вдруг он начал падать — падать! Стремительно проваливаться во тьму, беспомощно махая руками и ногами.

Но где же они — его руки и ноги? Почему он кажется себе лишь одинокою тяжкою мыслью, погружающейся в пустоту?

Он падал. Наконец в глубине под ним замерцало что-то, не бывшее тьмой. Сперва он решил, что это какое-то широкое круглое море, а через миг — что оно похоже на декоративный пруд с серебрящейся водой, окаймлённый бортиком из светлого камня. А затем увидел, что это на самом деле: зеркало, которое он принял от Джаира, но выросшее до огромных размеров. Баррик едва успел подивиться этому превращению, тому, что может упасть в предмет, находящийся сию минуту у него же в кармане, — как вдруг врезался в холодную поверхность и вынырнул с обратной стороны.

И остановился. Зеркало, однако, осталось, но теперь висело перед ним на беспросветно-чёрном фоне, как картина в Портретном зале там, в Южном Пределе, и принц видел в нём своё отражение.

Нет, не своё — черты отражения неуловимо изменились, перелились в новую форму, словно ртуть, и постепенно окрасились в новый цвет подобно башням его родного замка под лучами восходящего солнца. Лицо, глядевшее теперь на него с той стороны, было темнокоже, обрамлено чёрными волосами и очень юно — но также и очень встревоженно и искажено усталостью. И всё же принц подумал, что несмотря ни на что девушка прекрасна. Это была она, вправду она — никогда он не видел её так ясно! Лицо в зеркале принадлежало той самой темноволосой девушке, что так долго преследовала Баррика в снах.

— Это ты, — произнесла она удивлённо — значит, и девушка могла его видеть. — Я боялась, что ты исчез навсегда.

— Честно говоря, почти.

Он мог видеть и понимать её даже лучше, чем раньше — но их разговор всё равно казался похожим на сон: что-то, хотя и не произнесённое вслух, было понятно обоим, а другое оставалось неясным, хоть и было облечено в слова.

— Кто ты? И почему… почему я могу видеть тебя теперь?

— Это огорчает тебя? — спросила она чуточку игриво.

Девушка была младше, чем он представлял себе — в лице её сохранялось ещё что-то детское, но умный и добрый взгляд таил в себе отпечаток пережитых, но не забытых испытаний. Баррику казалось, что собеседницу отделяют от него всего несколько дюймов, но в то же время стоило ему отвести взгляд немного в сторону, как она начинала мерцать и почти исчезала, будто видимая сквозь густой туман, как случается со всем, что видишь во сне.

Всё происходило не наяву. И внезапно Баррик испугался, что не вспомнит это дорогое, теперь знакомое, лицо, когда проснётся.

Проснётся? Но он не мог вспомнить даже, где он есть, а не только спит ли, или бодрствует. Если он спит, то где лежит его тело? Как он попал сюда?

— Открой мне своё имя, друг-душа, — попросила девушка. — Я должна знать его, но не знаю! Скажи, ты нафаз — призрак? Ты так бледен. О, я надеюсь, что если ты призрак, то смерть твоя была лёгкой.