— Я не умер. Я… я точно знаю, что нет!

— Ну, это даже лучше, — она улыбнулась и зубы засияли белизной на фоне тёмной кожи. — И погляди-ка: все твои волосы огненные — как моя ведьмина прядь! Как странны бывают сновидения!

Незнакомка была права: прядь её волос рыжела так же ярко, как и шевелюра самого Баррика. Принц чувствовал, что это не просто совпадение.

— Не думаю, что я — сновидение. Ты спишь?

Она немного подумала.

— Не знаю. Наверное. А ты?

— Не уверен, — но как только мысли принца стали ускользать прочь от зеркала, подвешенного во тьме, он испугался, что больше не сможет его отыскать. — Отчего мы можем видеть друг друга? Зачем это нужно?

— Не знаю, — взгляд её посерьёзнел. — Но это должно что-то значить. Дары богов не бывают беспричинны.

Что-то подобное он слышал — или думал сам — раньше.

— Как тебя зовут?

Но он знал её имя, так ведь? Как можно, чтобы эта девушка ощущалась такой близкой, такой настоящей, такой… необходимой, но до сих пор оставалась безымянной?

Она рассмеялась, и смех её был словно прохладный ветерок, щекочущий разгорячённую кожу.

— А тебя?

— Не могу вспомнить.

— И я не могу. Во сне так трудно вспоминать имена. Для меня ты просто “он”. Белокожий парень с рыжими волосами. А я… Ну, я — это я.

— Черноволосая девушка, — но это его огорчало. — Я хочу знать твоё имя. Мне нужно его знать. Мне нужно знать, что ты живая, что ты настоящая. Я потерял единственного человека, который мне важен…

— Твою сестру, — кивнула она, и лицо её вдруг стало печально, а после — удивлённо. — Откуда я это знаю?

— Возможно, я рассказал тебе. Но я не хочу потерять и тебя. Как тебя зовут?

Собеседница пристально глядела на юношу, губы её приоткрылись, будто готовые выпустить слова, но молчание её оказалось долгим. Зеркало будто бы начало сжиматься под давлением темноты, хотя Баррик всё ещё видел её мягкие густые ресницы, длинный тонкий нос и даже крохотную родинку на верхней губе. Он испугался, что если так и продолжит ждать в затянувшемся молчании, зеркало совсем съёжится и канет во тьму, и почти заговорил, но внезапно осознал, что если она сейчас не вспомнит своё имя, если не скажет ему теперь, то не скажет уже никогда — и он должен был ей довериться.

— Когда-то я была жрицей Улья, — проговорила она наконец — медленно, как будто читала вслух из старой потрёпанной книги. — А потом я перешла, чтобы жить с другими взрослыми женщинами. Там было так много женщин! Все они жили вместе, и все плели интриги и строили козни. Но хуже всего было то, что все мы принадлежали… ему. Кому-то жуткому. А потом я сбежала. О, спасите меня боги, я не хочу обратно к нему!

И опять Баррику невыносимо хотелось заговорить, но почему-то он знал, что нельзя. Она должна была обрести себя сама.

— И я не вернусь. Я останусь свободной. Я буду делать, что захочу. Я умру прежде, чем позволю ему себя использовать — всё равно, как игрушку или как оружие, — она замялась. — Киннитан. Моё имя — Киннитан.

И в эту минуту принц обнаружил в себе нежданную силу, давшую ему опору, несмотря на всеобъемлющую тьму, сквозь которую он пришёл, — давшую ему опору в его собственной крови, его истории, его имени. — А я — Баррик. Баррик Эддон.

— Тогда иди ко мне, Баррик Эддон — или я приду к тебе, — сказала Киннитан. — Потому что мне так страшно одной!..

И зеркало сорвалось во тьму — и полетело, крутясь, как серебряная монетка, обронённая в колодец, как светлая раковинка, заброшенная обратно в океан, как падающая звезда, исчезающая в бескрайнем поле ночи.

— Киннитан! — но юноша остался совершенно один в пустоте.

Он попытался вернуть ощущение той силы и уверенности, что дали ему его имя и знание о том, что его живая кровь бежит по венам, горячая, словно жидкий металл…

“Моя кровь…”

Вдруг он увидел её: как реку, красную реку, чьи исток и устье терялись вдали. Один её конец укрывал непроглядный серебристый туман; другой же, змеясь, исчезал во тьме — но тьме живой, полной движения и намёков. У Баррика возникло ощущение, что он может дотянуться до реки и пальцем проследить её путь, как по чернильной линии на карте — линии, что означала движение, дорогу, тропу, способную привести его к… к…

Серебро сверкнуло — раз, и ещё раз, ослепляя его. Он рухнул в эту горячую красную реку и в первый миг ждал, что она уничтожит его, выварит всё, составляющее его сущность, даже имя, которое он только что обрёл вновь.

“Баррик! — сказал он себе, и это осознавалось, как будто он стоит на берегу и зовёт другую свою половину, тонущую в багровом течении. — Баррик Эддон. Я — Баррик Эддон. Баррик из Реки Крови…”

И внезапно в речной красноте соткалось из волн другое лицо — точно так же, как лицо той девушки выплыло к нему из черноты. Это был мужчина, одновременно древний и юный, со струящимися белыми волосами и повязкой, закрывающей глаза — образ смутно знакомый, как будто виденный однажды на старинной монете.

— Приди скорее, человеческое дитя, — позвал слепец. — Скоро мир устремится вперёд слишком быстро, чтобы изменить путь. Мы несёмся во тьму. Спешим навстречу концу всего сущего. Поторопись, или тебе придётся научиться любить Ничто.

А затем всё вокруг Баррика погрузилось в темноту ещё более глубокую, и он снова падал, кувыркаясь, сквозь бесконечную чёрную пустоту, лишённую и мыслей, и чувств, тревожимую лишь хлёстким, стонущим ветром и затихающим шёпотом слепого мужчины: “… тебе придётся учиться любить Ничто…”

— Принцесса Бриони, — обратилась к ней леди Ананка, когда слуги унесли последнюю перемену блюд, — не расскажешь ли ты мне, как воспитывают детей на севере?

Вдоль королевского стола побежали шепотки, а кое-кто даже заранее захихикал. Как Бриони хотелось, чтобы подруга сейчас была рядом! Но Ивгению усадили за один из меньших столов в другом конце зала, и это было всё равно, как если бы её увезли в другую страну.

— Прошу прощения, баронесса, я не расслышала вашего вопроса.

— Как воспитывают детей на севере? — повторила королевская фаворитка. — Позволяют ли им бегать где вздумается, как поступают жители Пределов со своими овцами и другими животными?

Бриони натянула вежливую улыбку.