— Не непонятно чего, а огня. Ваши руки горели, я тоже это видел. И на миг я испугался за вас не меньше, чем вы.

— Ну это вряд ли. Я подумала, что горю. Не поняла, что это пламя не жжёт. Из-за страха я даже почувствовала запах горелого и боль ожога.

Он погладил меня по плечу, будто ребёнка, и хотел уже убрать руку, когда я сказала:

— Пожалуйста, не уходите, не оставляйте меня. Мне приятно чувствовать вашу поддержку. Ваши прикосновения успокаивают.

— Не лучший комплимент для мужчины узнать, что его прикосновения женщину не волнуют, а успокаивают.

Он пытался шутить, да и руку на моём плече оставил — и, как и с Софи, я испытала по отношению к нему прилив жгущей глаза благодарности. Его доброта и забота добавили к его физической привлекательности сто, а то и двести процентов.

Возможно, я неразборчива. Или глупа. Или влюбчива, будто кошка. Но не смогла удержаться от желания тоже прикоснуться к нему — накрыла его руку своей. От соединения наших рук на моём плече шло такое тепло, что если бы я расплавилась полностью, то не удивилась бы. Он не убирал свою ладонь, и мне от этого становилось всё легче и при этом тяжелее дышать.

Самое эротичное, волнующее переживание в моей жизни, в обоих мирах — рука Дэбрэ на моём плече, мои пальцы на тыльной стороне его большой тёплой ладони. Смешно сходить с ума из-за такой ерунды, да и думать о таких вещах, когда только что обнаружила в себе задатки ведьмы.

Мне следовало всё это немедленно прекратить — я и не подумала что-то по этому поводу сделать.

— Мне говорили, таких людей, как я, обладающих магией, ссылают в отдалённые монастыри и держат там, как в тюрьме, до конца жизни.

— Да, о строгих порядках в таких монастырях слухи ходят пугающие.

На вопрос Дэбрэ не ответил. Он всего лишь сказал: слухи ходят, но правдивы ли они — умолчал. Странно не то, что, даже флиртуя со мной, он расставлял ловушки или что-то скрывал. Я это заметила, в моём нынешнем состоянии — вот, что меня удивило.

— А что в действительности там происходит, вы знаете, Дамиан?

Он обошёл меня, причём не отпуская мою руку, присел на стул напротив меня. Я наконец смотрела ему в лицо — и вновь с затаённым восторгом отмечала синеву на щеках, примой нос и губы, которые было бы так приятно целовать (ну, мне так казалось). Я вновь любовалась его глазами, густыми ресницами, прямыми тёмными бровями. Я падала в черноту его глаз и там, в полной темноте, занималась с ним не требующими яркого освещения вещами.

А стоило бы думать не о его мужской привлекательности. Напротив меня сидел дознаватель, и я только что представила ему очевидные доказательства, что обладаю магическими способностями. Но почему-то я совсем не боялась его. Человек, который так смотрит тебе в глаза и при этом держит тебя за руку — если его и стоит пугаться, то точно не дознавателя в нём, а мужчину — сильного, страстного.

Да и стоит ли бояться его?

Я не боялась и дала ему об этом знать: пожала его руку, переплела наши пальцы.

— Вы думаете о жизни в монастыре? — спросил он негромко, и его голос, как скользящий по коже шёлк, показался мне особенно сексуальным.

— Не вижу себя в роли монашки, навечно отказавшейся от всех радостей жизни. Если есть какой-то способ этого пути избежать, то я буду очень стараться. И, конечно же, дам слово, что никому не наврежу. Я обещаю. Верьте мне, Дамиан. Помогите мне найти свой путь в этом мире.

Дэбрэ не дал мне ответа. Ушёл от темы, и, хотя я пыталась вернуться к разговору о моём возможном будущем, он не поддавался. Он не только закрылся, но и физически отстранился от меня. На плече остался фантомный след его руки — грел меня, а вот сам Дэбрэ отгораживался так активно, что даже ушёл на своё место на той стороне стола. Не знаю, как он мог сейчас есть, но держал приборы в руках и что-то жевал.

Он и меня уговаривал что-нибудь перекусить, а я смотрела на него и не понимала, как можно так резко меняться. Вернее, что там не понимать? Ясно же, что случилось. Он вновь испугался, что я — это Майри, что помню всё и притворяюсь, и, поддавшись мне, он вновь будет обманут.

Я сама виновата. Поспешила с признаниями, да ещё и выразилась не слишком удачно. Он мог воспринять моё «не хочу быть монашкой» намёком, что я желаю близости с ним или, вообще, хочу таким образом заплатить за его помощь. В их обществе, где направление взгляда и взмах веера — уже явное и чёткое высказывание, мои слова могли бы стать причиной скандала и всеобщего порицания. Как же, женщина посмела сказать, что тоже живой человек и хочет прожить нормальную здоровую жизнь — не в одиночестве и уж точно не в монастыре.

Терпеть не могу все эти реверансы, неискренность и что нужно притворяться кем-то другим, чтобы в тебе видели всего лишь тебя. Не намекала я на секс с ним. Не собиралась я с ним спать. Я всего лишь сказала, что не хочу быть монашкой. А кто бы, будучи в здравом уме, захотел?

Давно, ещё в детстве, мы с родителями как-то ездили в туристическую поездку, посещали и церкви, монастыри. Мне на всю жизнь запомнился подземный город, созданный монахами сотни лет назад, свечи, черепа, гробы, длинные коридоры и крохотные кельи, вырытые прямо в земле. Экскурсовод с восхищением рассказывала о том, что для общения с миром у заточившего себя в такой келье монаха оставалось только крохотное окно — чтобы получать святую воду и маленький кусочек освящённого хлеба. И всё. Больше у этого человека не было ничего. Ни свежего воздуха, ни света, ни других людей рядом. Только полная темнота, почти полная неподвижность и бесконечная молитва.

Я представила себя на его месте — без света, воздуха, еды, движения, годами в грязи, без возможности помыться, а как там ходить в туалет? — и у меня волосы от ужаса встали дыбом. Я еле дождалась, чтобы мы выбрались оттуда на свет. И уже на поверхности, когда могла дышать воздухом, напоённым ароматами цветущих яблонь, слышать пение птиц, чувствовать тепло солнца на коже, я наотрез отказалась заходить в тёмные церкви, пропахшие ладаном, спускаться в подземелья. Всё, на этом для меня приобщение к святости закончилось. Мне говорили, что я всё неправильно поняла, что живым закапывать себя в землю — это не безумие, в этом нет ненависти к жизни, а только любовь к тому, кто нас создал, другим людям и миру.

Вот честно: для меня всё это звучало так же понятно, как марсианская речь.

Допустим, я нарисовала рисунок. Разве порадовали бы меня те, кто наотрез отказался бы на него даже смотреть? Выражение любви через отвержение — нет, мне это непонятно. Допускаю, что есть люди, которые видят картину иначе. Катарина, возможно. Не имеет значения. Пусть каждый решает сам за себя, а я точно не хочу в монастырь. Не моё это, точка.

За то, чтобы не оказаться запертой там, я собиралась бороться изо всех сил. Я люблю жизнь во всех её проявлениях и не позволю лишить себя шанса на счастье лишь потому, что кто-то злопамятен и обидчив. Сказал бы прямо: мне не понравилось то и это в вашем поведении и словах, и мы бы всё прояснили. А он уже накрутил себя и снова мне не верит, и при всём при этом — молчит.