– Не просто сына Каве, – ответил Мунтадир, начиная раздражаться. – Это мой лучший друг, и ты сам спросил моего совета.

Али вздохнул.

– Прости. Ты прав. Просто день был тяжелый. – Он переступил с ноги на ногу, столкнув со стола аккуратную стопку бумаг. – И не видно этому дню ни конца ни края.

– Все-таки нужно было оставить тебя с дамами. Они бы подняли тебе настроение, – Мунтадир встал с подоконника. – Я хотел посмотреть, как ты держишься после первого дня при дворе, но вижу, что у тебя еще много работы. Ты хотя бы подумай над моими словами о Дэвах. Я хочу помочь тебе, ты же знаешь.

– Знаю, – вздохнул Али. – Переговоры прошли успешно?

– Какие переговоры?

– Переговоры с тохаристанским министром, – напомнил Али. – Отец сказал, вы торговались за погашение нашего долга.

Глаза Мунтадира весело заискрились. Он закусил губы, как бы сдерживая улыбку.

– Да. Она была готова… пойти на уступки.

– Это хорошо. – Али собрал бумаги и принялся выравнивать стопки на столе. – Скажи, если захочешь, чтобы я перепроверил цифры, на которых вы сошлись. Я знаю, что математика не твоя…

Он удивленно замолчал, когда Мунтадир неожиданно поцеловал его в лоб.

– Ты чего?

Но Мунтадир только покачал головой с заботливой усталостью на лице.

– Ох, ахи… тебя же тут съедят заживо.

Холодно, – сразу подумала она, проснувшись. Дрожа всем телом, Нари свернулась в калачик и с головой залезла под одеяло, пряча закоченевшие ладони под подбородок. Неужели уже утро? Ее лицо было влажным, а кончик носа грозил отвалиться.

Картина, которую она увидела, открыв глаза, была такой неожиданной, что Нари резко села.

Снег.

Это точно был снег. Именно так Дара его и описывал. Землю застелило тонким белым покрывалом, и лишь в некоторых местах из-под него еще проступали темные проталины. Даже воздух казался особенно неподвижным, как будто замерз и умолк с приходом снега.

Дары не было. Лошадей тоже. Нари закуталась в одеяло, выбрала в хворосте самую сухую ветку и подбросила в затухающий костер, изо всех сил стараясь не поддаваться панике. Может, он просто увел лошадей на пастбище.

Или он в самом деле ушел. Нари через силу проглотила несколько ложек остывшей похлебки и стала собирать свои жалкие пожитки. Было что-то в обступившей тишине и сиротливой красоте свежего снегопада, от чего одиночество ощущалось особенно остро.

От черствого хлеба и острой еды во рту пересохло. Нари порыскала по их маленькому лагерю, но бурдюка нигде не было. Неужели Дара бросил ее здесь без воды?

Мерзавец. Напыщенный, эгоистичный мерзавец. Нари попробовала растопить в ладонях немного снега, но только наглоталась грязи. Начиная терять терпение, она выплюнула жижу и натянула сапоги. Дара мог катиться ко всем чертям. Нари приметила ручей в редком лесу за их лагерем. Если к ее возвращению Дары не будет на месте, то… придется строить планы без него.

Она сердито зашагала к лесу. Если мне суждено здесь умереть, надеюсь, что я вернусь в образе гуля. Буду в кошмарах являться этому бесстыжему наглецу, до самого Судного Дня.

Она уходила все глубже в лес, где все реже раздавались птичьи трели. Тут было темно. Высокие кроны древних деревьев не пропускали жидкий свет, падавший с утреннего, затянутого облаками неба. Вокруг жесткие сосновые иголки как в ладони ловили не долетевший до земли хрустящий снежок.

Ручей затянуло тонкой коркой льда. Нари без труда разбила ее камнем и наклонилась попить. От холодной воды заломило зубы, но она заставила себя сделать несколько глотков и умылась, дрожа как осиновый лист. Нари не хватало Каира с его зноем и толчеей, где она отдохнула бы душой после этого промозглого и одинокого места.

Ее внимание привлек блеск под водой. Присмотревшись, Нари заметила яркую рыбину, нырнувшую за подводный камень. Сопротивляясь течению, она показалась вновь, посверкивая чешуей в тусклом освещении.

Нари уперлась ладонями в глинистый берег и наклонилась. Рыба была ослепительного серебряного цвета с яркими голубыми и зелеными полосками по бокам. Размером всего лишь с ладонь, она казалась упитанной, и Нари уже воображала, какой окажется рыба на вкус, зажаренная на еле теплящемся костре.

Рыба будто догадалась о ее намерениях. Нари еще прикидывала, как бы лучше к ней подступиться, а та уже скрылась между камней. Порыв ветра продул насквозь ее тонкий платок. Она поежилась и поднялась. Нет смысла оставаться здесь из-за рыбы.

Она вышла на опушку и остановилась.

Дара вернулся.

Он ее не замечал. Он стоял между лошадьми, спиной к лесу, и Нари глядела, как он прижался лбом к щетинистой щеке животного, ласково потрепав его морду.

Этот жест вовсе ее не растрогал, ничуть. Небось даже к животным Дара относился с бо́льшим уважением, чем к шафитам вроде нее.

Но когда она вышла ему навстречу, то увидела на его лице нескрываемое облегчение.

– Где ты была? – набросился он. – Я успел испугаться, что тебя съели.

Нари прошагала мимо него к своей лошади.

– Увы, разочарую.

Она ухватилась за седло и сунула ногу в стремя.

– Дай помогу…

– Не прикасайся ко мне.

Дара отдернул руку, и Нари неуклюже взгромоздилась в седло.

– Послушай, – виновато начал он. – Насчет вчерашнего. Я был пьян. Я отвык от общества других людей. – Он прикусил губу. – Видимо, я забыл о правилах приличия.

Она развернулась к нему:

– О правилах приличия? Ты разражаешься гневной тирадой о джиннах, которые, между прочим, остановили поголовную травлю таких, как я, шафитов, оскорбляешь меня, когда я выражаю некоторую радость от их победы, а потом заявляешь, что все равно собирался бросить меня на произвол судьбы под воротами их города? И все это ты хочешь свалить на вино и правила приличия? – Нари фыркнула. – Боже правый, ты такой эгоист, что не можешь даже извиниться нормально.

– Ладно. Извини, – парировал он, растягивая слова. – Ты это хотела услышать? До тебя я никогда не общался с шафитами. Я не подозревал… – Он прочистил горло, нервными движениями теребя поводья. – Нари, пойми… когда я рос, нас учили, что Создатель покарает нас, если наша раса будет нарушать закон Сулеймана. Что новый человек придет на его место и снова лишит нас наших сил, и перевернет наши жизни с ног на голову, если мы не сладим с остальными племенами. Наши предводители говорили, что шафиты бездушны и каждое слово из их уст – обман. – Он покачал головой. – Я никогда не ставил это под сомнение. Никто не ставил.

Он помолчал. В его глазах горело раскаяние.

– Когда я вспоминаю все, что натворил…