Вода наконец проникает в мои сжатые челюсти и льется в горло. Яркий свет вспыхивает передо мной, сочный и зеленый, как долины моей родины. Он манит меня, такой теплый и ласковый.

А потом Нари не стало.

– Нари, проснись! Нари!

Испуганные крики Дары вторглись в ее сознание, но Нари отмахнулась от них. Ей было тепло и уютно в густой черноте, плотно облепившей ее. Она столкнула с плеча руку, которая пыталась ее растрясти, зарываясь поглубже в горячие угольки и наслаждаясь теплом огня, щекочущего ей руки.

Огня?

Нари открыла глаза и увидела перед собой танцующие язычки пламени. Она взвизгнула и молниеносно подпрыгнула, отмахиваясь от огня, и язычки отстали от нее, змейками поспрыгивали на землю и растворились в снегу.

– Все хорошо! Все хорошо!

Она почти не слышала голос Дары, пока лихорадочно осматривала себя со всех сторон. Но вместо ожогов и опаленной одежды она обнаружила абсолютно невредимую кожу, а туника была всего-навсего чуть теплой на ощупь. Что за…

Она вскинула голову, вытаращившись на дэва как на ненормального.

– Ты что, поджег меня?

– Ты никак не просыпалась! – оправдывался он. – Я думал, это поможет.

Он был бледнее обычного, и татуировка со стрелой и крылом на его лице казалась вычерченной углем. Его глаза горели ярче, почти как тогда, в Каире. Но он стоял на ногах, целый и невредимый и, к счастью, совершенно непрозрачный.

Рух… Нари все вспомнила. Голова гудела так, словно она выпила слишком много вина. Она потерла виски, чуть пошатываясь на ногах. Я исцелила его, а потом…

Подступила тошнота. Воспоминание о воде, затекающей в горло, было таким настойчивым, что ей стало физически плохо. Но это было не ее горло и не ее воспоминание. Она подавила рвотный позыв и снова поглядела на взволнованного дэва.

– Боже милостивый, – прошептала она. – Ты мертв. Я видела, как ты умер… я чувствовала, что ты утонул.

Разбитое выражение, которое приняло его лицо, говорило красноречивее всяких слов. Нари ахнула и непроизвольно сделала шаг назад, врезавшись в еще теплое тело Рух.

Ни дыхания, ни пульса. Нари закрыла глаза, сходя с ума в этом урагане событий.

– Я… я не понимаю, – пробормотала она. – Ты что… привидение?

Слово казалось таким детским, но то, что за ним стояло, разбивало ей сердце. На глаза навернулись слезы.

– Ты хотя бы жив?

– Да! – поспешно ответил он. – То есть, я… думаю, да. Это… сложный вопрос.

Нари всплеснула руками.

– Вопрос, жив ты или нет, не должен быть сложным!

Она отвернулась от него и сцепила руки за головой, чувствуя такую усталость, которой не испытывала за все время их непростого путешествия. Нари стала вышагивать вдоль птичьего туловища.

– Я не понимаю, почему каждый…

Она остановилась, заметив что-то, застрявшее на толстом когте Рух.

Нари тотчас подскочила к чудищу и выдернула из его лапы сверток. Тонкая черная материя была грязной и изодранной, но мелкие монеты внутри она бы ни с чем не спутала. И увесистый золотой перстень, привязанный к одному концу платка. Кольцо паши. Она отвязала его и подняла на солнечный свет.

Дара бросился к ней.

– Не трогай это. Око Сулеймана, Нари, зачем тебе это? Это, наверное, принадлежало ее последней жертве.

– Это принадлежало мне, – сказала она просто, хотя тихий ужас сковал ей сердце. Она потерла кольцо, вспоминая, как порезалась им много недель назад. – Я хранила это у себя дома, в Каире.

– Как? – Дара подошел ближе и выхватил платок у нее из рук. – Ты, наверное, ошиблась.

Он развернул грязную ткань и, прижав ее к лицу, сделал глубокий вдох.

– Я не ошиблась! – Она отшвырнула кольцо, не желая больше прикасаться к нему. – Как такое возможно?

Дара опустил платок. Его яркие глаза тревожно горели.

– Она охотилась на нас.

– То есть Рух принадлежала ифритам? И они были у меня дома? – спросила Нари на повышенных тонах.

Она покрылась гусиной кожей, представив, как эти существа хозяйничают в ее палатке, шарят по ее немногочисленным, но таким драгоценным вещам. А что, если им оказалось этого мало? Если они принялись за ее соседей? За Якуба? У нее сжалось сердце.

– Это не ифриты. Рух не подчиняются ифритам.

– А кому подчиняются?

Нари не понравилась ледяная неподвижность, сковавшая его.

– Пери, – с внезапной злостью он бросил платок на землю. – Единственные существа, которым подчиняются Рух, – это пери.

– Хайзур? – Нари судорожно вздохнула. – Но почему? – непонимающе выдавила она. – Я думала, он на моей стороне.

Дара покачал головой.

– Это не Хайзур.

Она не могла поверить в его наивность.

– Много ли других пери знает обо мне? – напомнила она. – Он так быстро улетел, когда услышал про то, что я Нахида. Вероятно, торопился рассказать друзьям. – Она направилась ко второй лапе птицы. – Готова поспорить, тут окажется моя чайная чашка.

– Нет.

Дара потянулся к ней, но Нари инстинктивно отдернулась, избегая его прикосновения.

Он моргнул, не успев скрыть обиду.

– Я… прости меня. – Он сглотнул. – Я постараюсь больше к тебе не прикасаться. – Он повернулся к лошади. – Но нам нужно уезжать. И немедленно.

Печаль в его голосе задела ее за живое.

– Дара, прости. Я не хотела…

– У нас нет времени.

Он указал на седло, и Нари нехотя вскарабкалась на лошадь и взяла из его рук протянутую окровавленную саблю.

– Нам придется скакать вместе, – объяснил он, тоже вскочив верхом и устроившись позади нее. – Пока мы не найдем другого коня.

Он пришпорил лошадь, та рванула с места, и, несмотря на обещание Дары, Нари привалилась спиной ему на грудь и обомлела от горячего дыма и тепла его твердого тела. Он жив, – успокаивала она себя. – Он не может быть мертв.

Дара остановил лошадь там, где раньше отбросил лук и стрелы. Он поднял ладонь, и они прилетели к нему, как верные охотничьи ястребы.

Нари пригнулась, чтобы не мешать ему, и он закинул оружие за плечо.

– И что нам теперь делать?

Она вспомнила дружелюбные речи Хайзура и слова Дары о том, как пери умеют видоизменять ландшафт одним взмахом крыла.

– У нас сейчас единственный путь, – ответил Дара, жарко дыша ей в ухо.

Он схватил поводья и прижал ее к себе. В этом жесте не было ничего даже отдаленно страстного или романтического: в нем было отчаяние человека, цепляющегося за край обрыва.