В романе убийство отца происходит по тривиальной для общества потребления причине: из-за денег. Хотя развратный, наглый и циничный отец был недостоин сыновней любви, а Дмитрий его ненавидел, убил Фёдора Павловича внебрачный сын Смердяков.

Если привести чувства братьев к схеме, то Алёша приближается к «божественной» любви, Дмитрий переживает страсть. Иван, уповающий на рассудок, атеист, воспринимать должен любовь, по-видимому, как физиологический процесс. Но в то же время он готов вообразить (в диалоге с чёртом) всеобщую любовь между людьми, обречёнными на смерть без воскрешения. У Смердякова любовь сопоставима с развратом. Отец их, неуёмный сладострастник, даже грезит о «высоком», а в распутстве своём готов боготворить предмет страсти.

Фрейд, убеждённый в гениальности Достоевского (упоминавшего и о бессознательном), не продумал смысл романа и не учёл, что там нет даже намёка на Эдипов комплекс.

Об одном из проявлений любви чёрт рассказал Ивану Карамазову как анекдот. Прелестная девица исповедуется патеру в своём грехе с молодым человеком. «Как вам не стыдно, дочь моя!» «Ах, отец мой, это доставляет ему так много удовольствия, а мне так мало труда».

Вот что пишет Лев Карсавин: «В своих противоречиях Карамазовская любовь таит единство… потому-то в ней и “дьявол с Богом борется”. То она проявляет себя как безудержное стремление к власти, к насилию и мучительству, могучее, но слепое, и в слепоте своей недостаточное, теряющее силы, кидающееся из стороны в сторону, мельчающее. То подымается она до предощущения высшей истины любви, того двуединства двух… о котором писал Платон, писали мистики. То живёт она в чистоте и самоотречении, то падает до грязного в человеке сладострастия».

Любовь подлинная человеческая не только в том, чтобы получить наслаждение, но и в ощущении двуединства тела и духа. Это взаимное уважение и взаимная радость, слияние, а не разделение.

…Есть возможность выяснить время и условия перехода людей к преобладанию возвышенного Эроса. Учёные Мис-сисипского университета (США) изучали две разновидности вируса лишая (герпеса), из которых один передается только половым путем, а другой – только через рот, в частности, при поцелуях.

У обезьян известен только генитально передаваемый вирус. Он первичен и для человека. Судя по всему, вирус приспособился к передаче через поцелуи в те времена, когда половые партнеры перешли от сексуального акта в позе животных к сугубо человеческому положению лицом к лицу. Оно предоставляет больше возможностей для поцелуев и взаимных ласк при определённом равноправии любовников. Эта первая «сексуальная революция» произошла много тысяч лет назад.

Низкий Эрос доступен каждому, высокий одухотворяет не всех. А между этими двумя крайностями – великое разнообразие чувств и мыслей, многоликие Эросы, у которых лишь одно название – любовь – не столько раскрывающее, сколько скрывающее их суть.

Двуединство в любви – великая благодать. Так две чаши весов могут сохранять равновесие или будучи пустыми или под одинаковым грузом. И чем тяжелее обе чаши, чем напряженней равновесие, тем полнее наслаждение, ибо в каждой из них – чувства человеческие.

Каждому даруется тот Эрос, которого он достоин.

Истинная любовь преодолевает стыд и страх, формальные запреты и низменные чувства. И пока она существует, продолжается род человеческий как образ и подобие Бога, и два лика Эроса сливаются воедино – гармонией тела, интеллекта, духа ради радости, добра и красоты…

Увы, стараясь передать эти чувства, переходишь на пафосный тон. Вряд ли это случайность. В языке имеются для половых отношений слова и выражения медицинские, похабные и грязные или возвышенно-поэтические. Как писал поэт-философ Николай Заболоцкий:

… Есть давние этические идеалы, высказанные мудрецами разных стран и народов: не делай другому того, что не желал бы себе; делай другому добро, желаемое и себе; не пользуйся человеком как средством, ибо он есть цель, наивысшая ценность, подобно тебе самому.

Любовь-нежность у зверей и людей

Возвышенный Эрос предполагает именно такие отношения между любящими: не делать другому того, чего не желал бы себе; не унижать его; не пользоваться им как средством удовлетворения похоти, жажды власти, самолюбия… «Возлюби ближнего как самого себя» (или ещё сильнее!) – это и есть высокая любовь.

В идее Зигмунда Фрейда о проявлениях сексуального чувства в разных эмоциях есть некоторая доля истины. В упомянутой выше книге Ладыгиной-Котс приведены сведения о половом инстинкте юного шимпанзе.

Иони, которого в его два года уже можно считать подростком, однажды возился в своём гнезде с полумягким футбольным мячом. В какой-то момент он налёг на мяч животом и непроизвольно совершил подобие полового акта. Было видно, что от этого он испытал блаженство.

С тех пор он порой прибегал к таким сексуальным действиям с мячом. Так пробудился у него половой инстинкт. На свою воспитательницу, которую воспринимал как мать, такие действия он не распространял. При встрече с ней радовался, а когда она входила к нему в вольеру, бросался к ней на руки, прижимался, обнимал и касался губами лица, шеи.

Но когда радость его особенно велика, она, по мнению Ладыгиной-Котс, «соединяется с чувством нежности, ласки, с зачатками сексуальных чувств». Тут-то и вспомнишь Эдипов комплекс. Правда, у Иони не было подавленного желания убить отца. Хотя признаки, свидетельствующие о сексуальном переживании, у шимпанзе порой наблюдались по отношению к той, кто была для него как любимая мать.

Однако и тут всё не так просто. Как писала Ладыгина-Котс, «эмоция общей возбудимости и всякое сильное волнение, радостное, печальное и особенно злобное, неминуемо вызывали у Иони “errctio penis” (возбуждение полового члена. – Р.Б. ).

Если, например, пытаешься оставить Иони в клетке и уходишь от него, то он протестует; если даёшь ему в качестве утешения подстилку, он, совершенно не удовлетворяясь таким замещением, начинает яростно грызть тряпку, а потом, резко бросив её от себя, сам припадает к ней всем телом, обнаруживая явственные признаки полового возбуждения, чтобы не сказать полового насилия над неодушевлённым предметом, возбудившим его злобные чувства.