— Не стрелять, пока не прикажу… — прошипел Алексей.

Он сбавил скорость, чтобы не вызвать дополнительных подозрений. В тылу продолжалась возня: машина развернулась, тронулась с места, приближались пешие «светлячки». Грузовичок остановился, не выезжая на дорогу, все пространство вокруг него кишело солдатами! Алексей медленно подъезжал.

— Капитан, давай, чего ты ждешь?! — выкрикнул Василь. Он высунулся из окна и крикнул по-немецки: — Солдаты, все в порядке, отставить! Я — обер-лейтенант Теодор Вальтман, направляюсь к майору Зоммеру! Мы отбили машину, которую захватили вражеские диверсанты!

Солдаты опустили автоматы, стали переглядываться. Как же сбивает с толку родная речь! И неважно, какую чушь несут, об этом думаешь во вторую очередь. Теперь сворачивать нельзя, только прямо. Если пропустят, конечно…

— Покажите свое лицо, герр обер-лейтенант! — каркнул унтер-офицер. Вспыхнул небольшой, но энергичный прожектор, совмещенный с пулеметной установкой!

— Огонь, Василь! — взревел Алексей.

И снова начиналось что-то запредельное! Орали луженые глотки, надрывался пулемет. Солдаты метались в «лучах рампы», падали, напичканные свинцом. Мазурович злобно хохотал, водя стволом. Пулеметчик, не успев среагировать, свесился через борт. Лопнул прожектор, но от бесящихся огоньков пламени, как ни странно, было светло. Трещали борта, билось стекло в кабине. Но водитель был жив, он нажал на педаль акселератора, и грузовичок, резво прыгнув вперед, выкатился на проезжую часть. Алексей одновременно выжал газ, и две машины не поделили маленький перекресток! У грузового «опеля» масса и инерция были больше — от удара грузовичок отлетел, как детская машинка и перевернулся. Алексей до упора выжимал подачу топлива, орудовал баранкой. Машину занесло, задняя часть вырвалась вперед. Колеса наезжали на мертвые и живые тела, они упруго пружинили. С места в галоп! И машина ринулась в узкую щель переулка! Пулемет над головой продолжал греметь. Теперь он валил «светлячков», спешащих на выручку попавшим в трудную «жизненную» ситуацию. Невероятно — они практически проскочили! Алексей выжимал все, что мог, из многострадального грузовика. Группа автоматчиков успела добежать до въезда в переулок, били в упор, и снова приходилось молиться, чтобы не попали в колесо. Лихой вираж вправо — улица Рассветная! А здесь все было тихо, здесь фашисты никого не ждали.

Он вел машину по центру проезжей части — на запад. Темнота уже сгустилась, звезды высыпали на небе, робко выбиралась ущербная луна — не бог весть какая лампочка. Проплывали частные домики за заборами, ветвистые деревья, не пострадавшие при обстрелах. Слева показалось что-то знакомое: дом, разбитый танковым снарядом, тихая обитель семейства Божковых. Надо же какой шарман! Он снова сюда вернулся, хотя меньше всего на свете рассчитывал это делать. Несколько кварталов еще отмерить — самое время противнику раскачаться…

— Василь, Василь, ты чего там застрял? — теребила товарища Эмма, ее голос садился от страха.

С Василем было что-то не так. Он давно перестал стрелять, однако не спешил спускаться, видно, зацепился за что-то. Эмма все поняла. Она обняла его безвольно свисающие ноги, потянула на себя. Василь кулем свалился на сиденье, растянулся у Алексея на коленях, свесил голову. Алексей машинально ощупывал волосы парня. Пальцы провалились в дыру, пропитались чем-то липким. Пуля раскроила череп — тупая шальная пуля, прилетевшая непонятно откуда в самый последний момент! Он отодвинул от себя покойника, вцепился в баранку, как клещ. Эмма завыла, схватила фонарик, осветила тело Василя. Лучше бы она этого не делала! Глаза у парня были широко распахнуты — почти живые, а вот все остальное…

— Прекращай плакать, — уговаривал ее Алексей. — Слезами ничего не исправишь. Пригнись, сейчас опять начнется!

Их преследовала машина! В конце концов, это начинало надоедать! И справа от городской площади им наперерез прорывался по переулку броневик. Он вертел головой, оценивал расстояние. Те, что сзади, далеко. Те, что справа, тоже могут подтереться, если он не будет спать! Под тоскливый вой Эммы, под хруст ходовки, от которого стыла кровь в жилах, Алексей вцепился в баранку до омертвения в суставах — и сам завыл, как волк на полную луну!

Полный газ! На соседней улице — комендатура, прочие административные здания (или то, что от них осталось), на Рассветной же — двухэтажное помпезное строение в духе раннего советского классицизма — с колоннами, внушительным фасадом. При социализме — клуб, где советские граждане реализовали свое право на культурный досуг (кино, кружки, танцевальная студия), при немцах — бордель, где проводили свободное время представители «высшей расы» в мундирах офицеров вермахта. За клубом — обувная фабрика…

Поворот между очагом культуры, на дверях которого еще развевались немецкие листовки, и «временно закрытой» фабрикой — и грузовик вышел на щебеночную дорогу. Броневик, несущийся от комендатуры, уже врывался на Рассветную. Монотонными очередями постукивал пулемет. Пули выбивали камни из дорожного покрытия, били недобитые стекла в домах граждан. За броневиком мельтешили фары мотоциклов.

— Ненавижу! — вдруг воскликнула Эмма, высунулась из окна и открыла огонь из немецкого «МР-40». Она ругалась непечатными словами и спешила опустошить автомат.

Алексей схватил ее за шиворот, рывком вернул в кабину и прорычал прямо ей в лицо:

— Не сходи с ума! От твоей потешной стрельбы фрицы от хохота помирают! Успокойся, это война, на ней убивают!

— Да что ты понимаешь! — Эти люди — мои друзья, мои верные и настоящие друзья! Что ты можешь об этом знать — черствый, бездушный капитанишка?!

Он рассвирепел, хотел, было, отхлестать ее по щекам, но вместо этого со всей силой треснул ладонью по рабочей панели. Она отпрянула от него, закрыла лицо руками. Звякнул автомат, упав на колени.

Город оборвался резко, никаких предместий, пригородных поселений. В свете фар приближалась развилка. Направо грунтовка, налево щебенка…

— Открой глаза, девонька! — крикнул Алексей. — Куда ведут дороги?

— Щебенка — на карьер, — буркнула Эмма, — а другая — не знаю, в какую-то деревню…

Это был шанс. Дорога петляла, плотные заросли мешали противнику отслеживать габаритные огни. Пусть гадают, на какую дорогу они свернули. Он покатил влево. Огромные булыжники вдоль обочин, отвесные кюветы… В свете фар мелькал бревенчатый настил, сомнительной прочности перила — мостик, отнюдь не через бурные воды, просто овраг, по дну которого на заре Советской власти, возможно, что-то и текло… Машина прогремела по мосткам — и снова ощущение, что дорога куда-то проваливается. Она уходила вниз, петляла, как горный серпантин. Слева, справа возвышались невнятные горы. Какие-то отвалы, рукотворные насыпи… Каменистое дорожное покрытие заросло чертополохом, в отдельных местах он вставал кустистыми зарослями, кустарник буквально проглатывал машину. На востоке проявлялись какие-то строения — карьерная администрация, мастерские или что-то в этом роде. От основной дороги под острым углом отпочковывалась второстепенная, убегала вниз. Теперь Алексей понял: они ехали краем котлована, в котором несколько ярусов-террас. Своеобразный амфитеатр, что внизу, не разглядеть. Поздно дошло, что они в западне, причем он сам в нее забрался! Фары вырывали из мрака каменные стены — угловатые, зазубренные. Продавленная колея под колесами. Слева в стене — глубокие ниши, видимо, технологические полости. В одной находилось что-то вроде трансформаторной будки, опутанной обрывками проводов. В соседней — строение, раздавленное сходом щебня. Мостки, монолитные отвесные стены. Огромный козырек над головой, с которого свешивались пучки травы. Под него Алексей и повел машину, подъехал к самому краю обрыва, чтобы выбрать максимальный радиус поворота, стал заезжать под кручу и не убирал ногу с педали, пока не уперся радиатором в скалу. Выключил двигатель, перевел дыхание и покосился через правое плечо. Эмма вздрагивала, шмыгала носом. Он нашел ее руку, погладил — она была холодна, как лед — и тихо сказал: