Глеб развел руками. Из приправ он знал соль, которую прежде хранил в круглой банке, но теперь в банке лежало что-то мелкое и круглое, похожее на камешки. Мирослав Аристархович вытащил один, чтобы кинуть в кастрюлю. А на кухню сунулся было Миклош, но, увидев чужака, благоразумно убрался. Значит, и остальные скоро очнутся.

Надо бы в подвал спуститься, сменить Земляного, заодно пусть поговорит с этим вот… недоверчивым. Не то чтобы Мирослав Аристархович словом ли, жестом позволил себе выразить сомнение в словах Глеба, но чувствовалось – проверит.

И мальчишек. И до Лазовицкого доберется.

Граница, стало быть… На границе наивные светлые мальчишки быстро теряют и наивность, и избыток света.

– Я почти уверен, что убили ее не там, – Глеб позволил себе сесть. Морковь он почистил, а о большем не просили. – Если вы утверждаете, что девушку пытали, то ее надо было где-то зафиксировать. Нас учат правильно вязать узлы, чтобы жертва не могла… уйти. Как учат причинять боль. Знаете такой предмет, как «Теория и практика прямого воздействия»?

– Случалось… присутствовать, – рот Мирослава Аристарховича дернулся. – Иногда приходилось сопровождать мастера на ту сторону. Было подозрение, что затевается что-то крупное. Шаманы… и курганы… Он говорил, что в степи много крови пролилось, что это нестабильное место.

Глеб кивнул. Как есть нестабильное. И от души посочувствовал тому мастеру, которому пришлось идти.

– Нам нужно было допросить, просто допросить, а он лучший.

И молчание.

Мирослав Аристархович нарушил его первым:

– Наши… двое потом о переводе попросили. А остальные… они его боялись больше, чем Бертыша, который… я вам рассказывал. Только с ним понятно, от ненависти свихнулся человек, а мастер…

Удовольствия от чужой боли не получал.

Если бы получал, ему не позволили бы в мастера вырасти. Произошел бы несчастный случай, неосторожное обращение… глубочайшие соболезнования…

Тьма сама по себе безумие. Нельзя допускать к ней слабых. И Глебу предстоит следить. Решать. И надеяться, что он не ошибется в своем решении.

Печати опять заныли.

– Так что да, я уверен, что попадись девушка кому из… ваших, она умирала бы гораздо дольше. А следы… следов на теле хватает, да… а связывали ее шелковыми лентами.

– Интересный выбор.

Вооружившись дырявой штукой на длинной ручке, Мирослав Аристархович склонился над кастрюлей.

– Почему? – спросил он, пытаясь этой штукой что-то выловить.

– У вас дома есть шелковые ленты?

– Нет.

– И у меня нет.

– А…

– Есть заговоренные шнурки. Бычья кожа особой выделки, укрепленная заговорами. Способна удержать и бешеного перевертня, если что. А шелк – это красиво, но скользко. И нефункционально. Шнурки помыл, и все, а ленту поди-ка отстирай от крови.

Мирослав Аристархович постучал штукой о край раковины, стряхивая клочья серой пены. А варево весело булькало. В него отправилась картошка и две банки тушенки, которые полицейский вытащил из шкафа. Тотчас запахло мясом.

– То есть…

– Ленты он купил заранее. Или девушке принадлежали?

– Нет.

– Хорошие хоть?

– Шелковые.

– Шелк бывает разным…

Мирослав Аристархович вздохнул и прикрыл кастрюлю крышкой:

– Вы все еще хотите взглянуть на тело?

Наверное, стоило встать и уйти. Но Анна сидела. Она смотрела в узкое окно, стараясь отрешиться от голосов за ширмой, тем более что речь шла о каких-то девчачьих глупостях, которые совершенно точно Анны не касались.

– А еще эта ерунда с балом…

– И он, представляешь, говорит мне…

– Нет, такое уже давно не носят. В столице во всяком случае. Сейчас в моде прямой силуэт, но если хочешь знать мое мнение, то идет он далеко не всем…

Эти разговоры были пустыми, но Анна почему-то продолжала вслушиваться в них.

– Три дома… переговоры идут… папенька намерен с ним побеседовать…

– Пояс должен быть узким, потому что широкий…

– А я ему…

В какой-то момент она поняла, что ведет себя по меньшей мере глупо. И поднялась, оперлась на трость, потому что проклятье ожило, одарив жгучей болью. Впрочем, та развеялась, стоило сделать шаг. И еще один… и мимо…

Голоса смолкли. И Анна кожей ощутила взгляды. Настороженные. Удивленные. И…

– Вы? – с явным раздражением произнесла Татьяна. – Что вы здесь делаете?

– Кофе пью, – Анна улыбнулась. – Правда, кофе здесь не сказать чтобы хорош, но его почти нигде не умеют готовить правильно.

Девицы переглянулись. Фыркнули.

– А вот «Шварцвальд» получился отличный. И действительно вишня свежая… рекомендую.

Она слегка наклонила голову и двинулась прочь, думая лишь о том, чтобы не зацепиться тростью за столик. Или стул. Или… чьи-то ноги? Как здесь тесно. Людно. И…

Она добралась до двери и толкнула ее, вдохнув раскаленный солнцем воздух. Хорошо… почти чудесно.

– Анна, – Ольга выскочила следом и подхватила под руку. – Анна, вы нормально себя чувствуете? Простите, как-то неловко получилось… вам помочь?

– Не стоит.

Ее рука была теплой.

– Вы замерзли!

– Сейчас согреюсь.

Раздражение, поднявшееся было, улеглось. Замерзла? Нет, скорее сейчас у Анны появилось ощущение, что она вот-вот вспыхнет.

Жарко. Горел асфальт. Дрожало над ним марево раскаленного воздуха. И ни зонтики, ни разреженные кроны деревьев не способны были защитить от жара.

– Вижу, вы познакомились…

– Мы и до того знакомы были, – Ольга слегка пожала плечами. – Светкин отец – матушкин старинный знакомый, а теперь у них какие-то совместные дела. Это он предложил купить дом, пока цена низкая…

Она шла рядом. Медленно. Подстраиваясь под шаг самой Анны.

– Мама, правда, хотела другой, который рядом с вашим, но ее опередили. А вы знаете, что ваш сосед…

– Мастер Смерти. Знаю. И его коллега тоже. И… их ученики. Будущие. В смысле будущие мастера…

– И вас это не пугает?

– Нет.

– Хорошо, – Ольга взмахнула веером. – Здесь невыносимо жарко… я устала от этих суеверий, честное слово. У меня дедушка был мастером. Добрейшей души человек. Мне его очень не хватает. Вас подвезти?

– Не стоит, я на своем, – Анна остановилась у монстра, который не стал ни менее огромным, ни менее сияющим. И пусть лак несколько запылился, но смотрелось чудовище внушительно. Около него собралась стайка мальчишек, впрочем державшихся в отдалении.