Я и Найджел тоже должны были молиться в нашей комнате. Найджелу полагалось стоять впереди меня, потому что он мужчина и потому что главный. Часто Джамал приглашал его молиться вместе со всеми во дворе. Найджел, понятно, не мог отказаться, и уходил, бросив на меня виноватый взгляд. Меня как женщину они бы никогда не пригласили присоединиться к ним. Я не могла лишний раз глотнуть свежего воздуха, как Найджел, но зато, оставшись одна, могла пренебречь молитвой. Я знала, что никто не побеспокоит меня до конца молитвы, и была рада просто сидеть, уставившись в стену.

– Нет, это нехорошо, – сказал Дональд Трамп однажды вечером, когда зашел к нам в комнату и увидел наши грязные матрасы и черную плесень на задней стене. – Нельзя держать тут людей! – с притворным возмущением воскликнул он и отшвырнул ползущего по полу таракана. На нем была длинная розовая рубашка с длинными рукавами и мешковатые штаны длиной чуть выше лодыжек – согласно хадису, – чтобы штанины не касались земли.

Дональд один из главарей шайки – в этом не было сомнений. Каждые пять-шесть дней он привозил ребятам деньги и еду. Али куда-то исчез. На самом деле Дональда звали Мохаммед, но один Мохаммед тут уже был. Кроме того, он держал общак и был более других похож на цивилизованного человека. Он неплохо говорил по-английски – часто заходил к нам поболтать и травил байки о своих путешествиях по Европе. Рассказывал, что жил в Германии, пел серенады итальянскому оливковому маслу, утверждая, что это самое вкусное масло в мире. Дональд многое знал и видел и хотел, чтобы мы его за это ценили, чтобы выделяли его среди прочих бандитов. В тот вечер он снова заявился, принес нам по банке теплой колы. Он опустился на корточки у стены и сказал:

– Знаете, эти люди, они необразованные. Им нужны только деньги.

– У нас нет денег, – ответила я, глядя в его жирное лицо, освещенное светом электрической лампочки. – Нет у нас денег. – И стала медленно цедить кока-колу, словно это коктейль.

Дональд высоко поднял и резко опустил плечи.

– Будь моя воля, вы были бы свободны в течение недели, – улыбнулся он, – нет, в течение часа.

Я не верила ему.

К середине сентября мы без малого четыре недели провели в неволе. Шел Рамадан, священный месяц, когда положено особо заботиться о чистоте помыслов и упражняться в терпении. Мы стали чаще молиться. С восхода до заката солнца все постились, но для нас это не имело значения, поскольку мы и так ели всего два раза в день. Утром, пока не рассвело, Хассам или Джамал приносили нам завтрак – рыбные консервы и пакет с какими-то булочками, отдаленно напоминающими мини-хот-дог, но в мусульманской стране, где действует запрет на свинину, в тесто клали что-то другое. Впрочем, это нас не интересовало. Мы ели без аппетита равно утром и вечером. Днем мы ничего не ели и не пили.

Я грезила о шоколаде. Жуть как хотелось хоть маленький кусочек. Порой, когда Найджел лежал в полудреме на своем матрасе, я рассказывала ему сказки собственного сочинения со счастливым концом, в которых я находила целый фунт горького шоколада или большую гору М&М и съедала все за один присест. Я спрашивала у него: «Что бы ты предпочел: кусок шоколадного торта или сандэ с горячим ирисом? Сандэ или Hershey's Kisses?» Он не отвечал, но я не допытывалась. И обмахивала себя от жары ладонью.

В моей версии рая текли карамельные реки и была вечная прохлада. А между тем пот день и ночь струился мне в бюстгальтер, маринуя мои груди, отчего кожа становилась пористой и жесткой. Найджел перенял привычку сомалийцев носить мужскую юбку вместо брюк – так было прохладнее. Я сменила абайю на длинное бесформенное платье из красного полиэстера, которое мне принес Дональд. Джинсы я больше не надевала, но заставить себя отказаться от бюстгальтера не могла – у меня было чувство, что это хоть слабая, но защита.

Дональд всякий раз спрашивал, что нам купить на рынке. В один из его приходов я вручила ему целый список, составленный заранее. Тут я дала волю фантазии – среди прочего я указала мыло, аспирин, шоколадки, велосипед-тренажер, ватные палочки для ушей и телевизор.

Дональд с озадаченным выражением смотрел в список, пока я, водя карандашом по строчкам, отчетливо читала вслух каждое слово:

– …тре-на-жер.

– Ах да, да, я знаю, – сказал он, не желая терять лицо и признаваться, что он не понимает.

– Можно ли найти это на рынке, Мохаммед? Не все, но хоть что-то?

– Да-да, думаю, можно.

Несколько дней спустя он принес нам мыло, упаковку огромных пилюль ацетаминофена, пакет ватных палочек и маленькие ножницы, чтобы Найджел мог подстригать бороду. Еще я попросила у Дональда новый бюстгальтер и книги на английском. Книг нам не хватало больше всего, потому что от голода сохнет не только тело, но и мозг.

Был еще один вопрос, который мне требовалось обсудить с Дональдом. У меня все внутренности сводило от одной мысли, что придется обращаться к нему по такому поводу, но ничего другого не оставалось. Дело в том, что у меня была двухнедельная задержка месячных. Интрижка с американским шефом бюро в Багдаде, слабость, которую я позволила себе, думая немного развеяться и скрасить одиночество, вышла мне боком в самое неподходящее время! Я никогда не была беременной и не знала, каково это. Может быть, ноющая боль в бедрах – это один из симптомов? Может быть, льющий с меня ручьями пот – это не следствие жары, а признак того, что внутри меня растет новая жизнь, еще один маленький заложник? Я не знала, что и думать, но молчать было нельзя.

И вот, в следующий его приезд, Найджел тактично попросил разрешения выйти из комнаты, чтобы я могла обсудить проблему с Дональдом. Мы подумали, что так будет лучше. Я рассчитывала на то, что Дональд, живший в Германии, единственный из наших тюремщиков способен воспринять эту новость более или менее спокойно, без моралистского ханжества и осуждения. Хотя на этот счет тоже не могло быть большой уверенности, потому что на лбу у Дональда красовалась так называемая метка праведника – темная мозоль вследствие усердного биения лбом об пол во время молитвы. Такая мозоль составляет гордость многих мусульман и говорит об их особой набожности.

– Мохаммед, – нерешительно начала я, – я должна вам кое-что сказать.

Он, почувствовав мой тон, сразу насторожился.

– Прежде чем стать правоверной мусульманкой, я… у меня была связь с одним мужчиной в Багдаде…

Стыдливо потупившись, я объяснила ему ситуацию. Сказала, что неверная, которой я была ранее, воспользовалась моим телом ради получения удовольствия.

– Мне просто надо знать, – сказала я, – будет ли у меня ребенок. – И прибавила: – Иншалла, – не ведая, что говорят в подобных случаях.

Это могло означать как «бог даст, я беременна», так и «боже, подскажи мне, как решить эту проблему». Мне было двадцать семь лет, и я не хотела ребенка – особенно от случайного мужчины. И прежде всего, мне не улыбалось быть беременной в Сомали. Хотя, может быть, беременность поможет мне освободиться. У меня голова шла кругом от этих мыслей. Самое меньшее, они должны показать меня врачу, а врач может сообщить обо мне властям. Но есть ли в Сомали власти, способные вызволить меня отсюда?