— Да ты меня за недоумка держишь! — оскорбилась Эля, вскакивая и нависая над Маратом, как рассерженная горбатая старушонка. — Я это еще утром почувствовала, когда ты детский фокус с якобы оторванным пальцем показывал: сделала вид, будто приняла за чистую монету, чтобы тебя не конфузить, а зря! Тетя Рая, к твоему сведению, давно из кинотеатра пришла и развеяла, как ты говоришь, страхи. Только они снова быстро сгустились. И она уже опять уехала, теперь с дядей Колей на машине, потому что им позвонили домой и сказали, что их сын точно умер.

— Кто же это установил? — спросил Марат.

— Вот и во дворе сомневались, — ответила Эля, — потому что окончательное заключение может дать только врач. Баба Шура — она же медик в санатории — позвонила в кинотеатр. Так вот, трубку взял Сергей, художник, и сказал, что «скорая помощь», которую он вызвал, уже сворачивается. Хотя они сделали всё возможное, Адик умер, и надежды никакой не осталось.

— Странно, — проговорил Марат, размышляя вслух, — я был уверен, что они поведут его домой.

— Его квартира стоит распахнутой настежь, и все лампочки включены — будто для того, чтобы не ошиблись дверью, когда заносить будут. Так что теперь ты можешь вздохнуть с облегчением, ведь вы были врагами, — неожиданно добавила Эля.

Марат сидел прикрыв глаза, и только опасение, что она в какой-нибудь еще компании выскажет это предположение, чреватое для него неприятностями, вынудило его разомкнуть уста:

— Враг моего врага мне скорее друг. Правда, Адик чинил некоторые помехи, поскольку покушался на моего давнего, истинного и единственного врага, не подозревая, что я самолично хотел бы с ним расквитаться. Но, разумеется, Адик при этом не так мне насолил, чтобы я желал его гибели. И если уж говорить о тех, кто вздохнет, избавившись от него, с облегчением, то я один из последних в этом ряду. Кстати, мне сейчас только пришло в голову: это на удивление длинная очередь. И не касаясь сейчас ее первоочередников, скажу, что где-то в хвосте рядом со мной стоишь и ты. Разве ты не заинтересована в прекращении ухаживаний вора за твоей матерью?

Эля промолчала. Переходя из тени в тень, Марат пробрался в конец двора, где снял с проволоки вывешенный для летнего проветривания узорчатый жесткий ковер, в один его край завернул дрожащую Элю, а другой накинул на себя. Чья бы ни была это вещь, в доме, где случилось большое горе, никто не опустится до мелочного скандала, если утром найдет ее на земле со спящим ребенком внутри.

— Скорей бы домой, — сказала девочка. — Пойдем с отцом на болото за клюквой. Будем собирать ее хоть до ночи, потому что у нас сейчас полярный день, всегда светло… и нет покойников.

Да, в ее возрасте и положении она могла, пригревшись возле Марата, мечтать, не опасаясь, что ненароком задремлет, и даже подспудно желая этого. Марат, разумеется, не мог позволить себе роскоши быть обнаруженным спящим в стащенном им на землю чужом ковре. Искать иное — не то, которое он запланировал — место для ночевки в темноте немыслимо. В известном смысле теми же послаблениями режима Учреждения, которые сделали возможными разработку плана розыска истца, репетиции побегов и сам побег, Марат оказался изнежен. Так, из-за текучки кадров, дефицита вольнонаемной рабсилы в целом и низкой трудовой дисциплины хозперсонала администрация Учреждения вынуждена была замещать некоторые горящие вакансии заключенными из числа старейших. Старшего узника Петрика неизменно направляли в котельную — на этом рабочем месте мог стоять только проверенный делом и облеченный доверием властей человек. Директриса Учреждения несла персональную ответственность за температуру воздуха в камерах и служебных помещениях, а в сибирские морозы при потухшем или слабо горящем котле замерзающая вода грозила в два счета разорвать трубы и радиаторы системы парового отопления. Наряду с халатностью и умышленным вредительством причиной могла стать и элементарная неспособность поддерживать в топке жар. При этом виновник не нес никакой ответственности перед законом, потому что само доверие заключенному столь ответственного участка работы было грубым нарушением инструкций со стороны администрации. Петрик, однако, ухитрился заслужить такое доверие и хорошо себя зарекомендовал умением расчетливо подбрасывать в топку то куски блестящего антрацита, то угольную пыль и мелкое крошево, искусно спекая ценное и низкосортное топливо в пышущий раскаленными белыми огнями жар. Благодаря этому руководящее ядро администрации могло спокойно отмечать в семьях зимние праздники, особенно Новый год, сутками не показываясь в Учреждении и ограничиваясь телефонными докладами дежурных надзирателей о том, что батареи горячие и никакого аврала не назревает. Став таким образом важной персоной, на которую могли положиться, Петрик подвергся, с одной стороны, полупрезрительному отношению заключенных, а с другой — выторговал у администрации некоторые льготы и послабления. Например, добился назначения Марата постоянным помощником кочегара. Он тонко мотивировал свое требование не ценными качествами Марата вроде усердия и исполнительности, в которые всё равно никто бы не поверил, а своим нежеланием устраивать в котельной курсы истопников, ведь каждый новый помощник требовал нового обучения. Это были не просто слова: при неловком обращении с допотопным котлом белый жар в топке быстро превращался в спекшуюся груду пунцового гаснущего пепла. Но главным и самым трудным из того, что сумел выцыганить старый сиделец, стало неписаное право и кочегара, и помощника оставаться в котельной на ночь. Этим грубо нарушался устав Учреждения. Но, во-первых, такое возможно было лишь в периоды дежурств, когда очередной вольнонаемный истопник увольнялся за прогулы и пьянки по собственному желанию и помещение освобождалось. А во-вторых, когда он увольнялся, завхоз оформляла на его место так называемого «подснежника» — человека из своей родни, который приходил в Учреждение только за авансом и получкой, фактически же работу за него выполняли Петрик и Марат, о чём и выведали случайно из ночного разговора надзирателей. Конечно, они, как заключенные, не имели права на официальную зарплату, но с ними могли бы делиться хотя бы малой толикой. Но вместо этого их попытались держать в полном неведении, и в один ранний зимний вечер завхоз обнаружила, что старая панцирная сетка, постоянно прислоненная к куче угля (сквозь нее Марат просеивал уголь, отделяя орешки от пыли), занесена внутрь кочегарки и поставлена за отсутствием спинок на четыре толстых чурбака. На требование завхоза разобрать импровизированную койку Петрик возразил, что это — необходимый уголок отдыха, и если его лишат даже этого минимума, он вынужден будет первой же инспекции внешних инстанций поведать об использовании завхозом труда заключенных для незаконного обогащения на выращивании в Учреждении «подснежников». Так у заключенных впервые появились свой угол и очаг, который, конечно, нелепо было называть домашним. Но тем не менее, глядя именно в эту, лучащуюся жаром в лицо открытую топку, слушая гул вентилятора, принудительно тянущего воздух из-под колосников в высокую трубу, Петрик и Марат увидели, разработали и обсудили в основных узлах и деталях планы выдвижения встречных исков и возмещения ущерба, нанесенного им заочным осуждением на гигантские сроки лишения свободы с отбыванием их в Учреждении. Порой они часами молчали, каждый думал о своем и ничуть не тяготился немотой другого. Марат недооценил силы привычки к котельной как к месту уединения. В пробных побегах, в шалашах по берегам рек и глухих таежных озер часто ощущались недостаток пищи и избыток комаров, но одиночества хватало всегда.