И теперь на чердаке, убивая время у слухового окна, где не так донимали духота и жажда, видя в метре от себя захлестнувший телеантенну морщинистый канат старой, уже одеревеневшей виноградной лозы и не сомневаясь, что на одних руках мог бы спуститься по ней до верхнего балкона, а потом ниже, во двор, к воде, Марат понимал, что это всего лишь соблазн, который придется преодолевать до самой ночи. Он в этом не сомневался, пока из окна под ним не зазвонил телефон, опрокинув все его предположения. Звонок повторялся долго, одиноко и, казалось, безнадежно. Судя по звонкам, квартира была мертвой. Однако на девятой трели раздались медленные шаги, словно кто-то с неимоверным трудом, очнувшись от сна и пошатываясь на непослушных ногах, побрел к аппарату. Судя по голосу, это была мать Адика.

— Спасибо за соболезнования, но опасения напрасны, — сказала она своим протяжно-переливчатым голосом, после того как долго слушала, не роняя ни звука. — Нет, ты можешь смело продолжать пить армянский коньяк и всё, что продают в магазинах. Владика убили, подменив в темноте бутылку, из которой он пил, другой, с отравленной самогонкой. Это — медицинский факт. Коньяк ни при чём. Я сама держала в руках бутылку из-под гавайского рома с остатками яда. И слухи о том, что мой сын после освобождения стал пить, не зная меры, можешь дальше не распространять.

С последним словом раздался отчетливый тяжелый щелчок. Раиса явно не надеялась на свои силы и завершила разговор одной репликой. Возможно, звонок поднял Раису от гроба, у которого она дежурила, и, отразив посягательство на человеческое достоинство сына — никто не смеет думать, что он пошло опился, дорвавшись на воле до спиртного, подобно какому-нибудь опустившемуся пьянице, — она торопилась вернуться на свой пост у изголовья. Но если накануне, шантажируя Шуру пленкой, она сознательно или неумышленно блефовала, либо не имея вовсе скандального негатива с обнаженной Жекой, либо не разбирая на пленке, что ее тело засвечено до черноты, то теперь она вряд ли прибегла ко лжи, потому что ложь, без сомнения, выплыла бы наружу. Такое заявление легко проверить. Значит, милиция действительно вскрыла факт отравления. Но тогда там, где для Раисы борьба заканчивалась — ведь защитив репутацию сына от подозрения, матери оставалось только его похоронить, — для Марата она делала новый, неожиданный и тревожный поворот, побуждавший его к немедленным действиям.

Проволоки на чердаке не было. Только заткнутая между шифером и деревянной балкой пачка старых электродов — что делали на чердаке сварочные принадлежности? Марат вынул один и, кроша кокс, согнул мягкий сердечник двойным крючком сверху и снизу. Глубоко свесившись вниз из чердачного люка, он крючком подхватил крышку гроба за прибитую к ней изнутри верхнюю планку, рывком подтянул вверх и подвесил на краю чердачного люка. По освободившейся лестнице он спустился в подъезд и вышел на улицу, не встретив ни души. Он с ухмылкой подумал, что отчаянным действиям сопутствуют благосклонные обстоятельства. Впрочем, кто бы сейчас рискнул встать на его пути! И только из вежливости, чтобы лишний раз не искушать судьбу, Марат, выйдя из пустынного подъезда, скользнул вдоль стены дома за угол. Проходя мимо полуподвального окна, он мельком посмотрел вниз. Кто-то тяжело и неподвижно спал на Тонином диване, укрывшись с головой. Так сколько было времени, и какое наступило число августа?

Но за время пути решимость его растаяла. Если накануне он был до зубов вооружен фактами, свидетельскими показаниями из вторых рук и готов приступить к допросу первоисточника, то после телефонного звонка многолетняя подготовка пошла насмарку: теперь он не знал, как ему выстраивать беседу с истцом. Если он отравил Адика, то это один человек, а если нет — другой. Причем нет ничего нелепее, чем задавать такие вопросы в глаза: виновный станет открещиваться, а невиновный просто от возмущения ляпнет «да!». Истцы и вовсе капризный народ и запросто могут уйти в молчанку, а то и станут пошло отшучиваться. Поэтому сначала предстояло окольными путями выведать, не истец ли убийца, вернее — не убийца ли истец.

Он вновь прошел извилистой асфальтовой дорогой сквозь строй олеандров — что он знал о городе, кроме этого маршрута, зато по нему уже мог ходить с закрытыми глазами, — миновал кинотеатр, внимательно глядя под ноги и, подняв голову только перед дверью знакомой квартиры и едва удержавшись, чтобы привычно не толкнуть ее, — о, он вел себя уже как подселенец, а не ответчик, — позвонил.

На этот раз дверь распахнулась почти мгновенно, но то, что Марат увидел, его обескуражило. Ладная кудрявая зрительница, которую он заприметил на роковом для Адика киносеансе, рядом с Глухим, и с машинальной настороженностью выделил из общей массы зрителей, вылетела на порог. Теперь, когда вместо вечернего облегающего платья на ней была старая тельняшка явно с чужого плеча, она выглядела по-мальчишески; родинка на щеке придавала лицу острую пикантность, но не меньшее изящество сквозило в каждом ее жесте, даже в том, как она, разглядывая Марата, зубами ухватила рукав великоватой тельняшки, подтянув его выше локтей и тыльной стороной ладони провела по лбу, утирая пот и откидывая назад кольчатые кудри волос, — и радость, которой в первую минуту осветилось ее лицо, чтобы при виде Марата так же мгновенно померкнуть, говорили о том, что она ожидала чьего-то прихода и разочаровалась, увидев за дверью угрюмую физиономию чужака.

Но уже было не до церемоний, и он, не раздумывая, брякнул:

— Здесь проживает Фирсов Захар Трофимович?

— А к чему этот милицейский тон? — спросила она, прищуриваясь и сразу изготовившись к защите. Но главным в ее словах было молчаливое «да», которое женщина даже не соизволила произнести, — настолько это для нее было самоочевидно, — а сразу ответила вопросом на вопрос.

Сколько лет он ждал и проигрывал в уме разные варианты ситуаций, в которых ему доведется услышать это «да». И вот теперь одним случайно подслушанным телефонным звонком оно не то чтобы обесценивалось, а затмевалось новым и неотложным вопросом, который Марату надлежало выяснить. Если по приезде ему сложно было открыть рот, чтобы отважиться на саму постановку вопроса, то сегодня, обуреваемый новой тревогой, он переступил через утвердительный ответ как через нечто само собой разумеющееся и без промедления сказал:

— Я к нему.

— Он на работе, — так же быстро ответила женщина.

И, боясь, что она моментально захлопнет дверь — а при ее порывистости этого следовало ожидать, — Марат вежливо, но настойчиво проговорил:

— Вы правы: я позволил себе гораздо более официальный тон, чем того заслуживает дело, которое меня сюда привело, хотя тот факт, что мы с Захар Трофимычем едва знакомы, наверное, меня извиняет. Я даже не знаю, вспомнит ли он о моем существовании, да и стоит ли ему напоминать, если моя просьба к нему — такой пустяк, что мы спокойно могли бы уладить дело в его отсутствие.

— Тебя не поймешь, — сказала женщина, покачав головой, — то ты говоришь как прокурор, то витиевато, как адвокат. И уж явно на самом деле какой-то аферист.