слишком много людей плоти, слишком много тех, кто не отвергает смертность человечества, и слишком мало пневматиков, ищущих образ объединяющего всех Бога-Человека. Поэтому человечество по-прежнему не имеет «одного общего сердца» (384), горящего жаждой бессмертия. Оно, как и прежде, разъедено болезнью индивидуализма (интеллигенция), измучено невежеством и жестокостью (крестьянство), развращено сладострастием и пороками (аристократия) и испорчено культом Мамоны (торговцы и промышленники). Некоторым слоям населения даже угрожает вымирание: это аристократия, балансирующая на краю гибели, и капиталистическая буржуазия, роющая собственную могилу. Интеллигенция, как обычно, разделена на тех, кто пестует свою душевную «зубную боль», и тех, кто несет бремя просветительства. Но есть один класс, где еще жив идеал братства, — это «неученые», как назвал бы их Федоров. Это класс трудящихся города и села, который состоит из простых русских людей, жаждущих новой веры. Он включает всех тех, кто трудится, чтобы воскресить Христа, воскресить его духовно в новом богостроительском Человечестве.

Эти люди на вид убоги и непривлекательны (такими их и видит Матвей до своего духовного возрождения), и «гордый взор» (Тютчев) других классов обнаруживает у них лишь немногие достоинства. Однако именно народ обладает источником жизненной силы, так как, несмотря на все попытки разобщить его, сохранил чувство единства. Народ многочислен, но сохраняет единство не только в определенные моменты, но и от поколения к поколению. Этим он отличается от других групп населения, утративших связь поколений, связь времен. Простые люди уже сейчас «коллективно» бессмертны, поскольку ощущают себя звеньями одной бесконечной цепи. Иона, например, радуется, когда Матвей говорит ему, что он — «воскресший» Савелка, а Ларион и Савелка как бы «возрождены» в самом Матвее и его друге Яше, которые слушают церковные песнопения с тем же восторгом, как когда-то Ларион и Савелка Мигун. Этот дух всеобщего и всем народом осознанного родства, далеко выходящий за рамки семейных ячеек, географических границ и даже времени, столь прочно объединяет народ, что ему свойственны и «перевоплощения», и «воскрешения» умерших. Так что вполне вероятно, что в будущем он в иных, новых формах осуществит древнюю мечту человечества.

Вот почему именно народ станет «тканью», столь прочной, что сама всесильная смерть не сможет «просочиться» сквозь нее. В то время как вышеупомянутый странник, подобно Л. Н. Толстому, страшившийся небытия и сливавшийся с толпой в надежде, что смерть поразит кого-то другого, а не его, способствовал укреплению ее «раздирательной» мощи, народ-богостроитель идет вперед, «как одно тело», частицы которого «плотно прижимались друг к другу» (387). Он выступает против смерти единым фронтом и нигде не позволяет «старухе» разорвать свою неразрывную связь[87]. В этом всеобщем единении — ключ к спасению и отдельного человека, и всего коллектива. Составляя одну «сверхличность» как в настоящем, так и на протяжении веков, синхронически и диахронически, народ надежно защищен от смертоносных сил, и некоторые интеллигенты это понимают. Например, Матвей вспоминает, как во время народного митинга лица толпы слились для него в «единое большое грустное лицо», в лицо Христа (314). Так И. С. Тургенев в известном стихотворении в прозе «Христос» (1878) вспоминает переживание юности в деревенской церкви, наполненной простым народом, особенно тот момент, когда он понимает, что лицо Христа похоже на «все человеческие лица» и что именно поэтому «оно и есть лицо Христа». Такое единение Бога со всеми — матрица бессмертия не только в его коллективной форме, но и в виде бесконечной жизни каждого отдельного члена коллектива. Мистическое соединение таких мгновений создает «народно-теургическую» чудотворную энергию, которая в союзе с научным знанием пневматиков когда-нибудь уничтожит смерть, этого врага человеческого рода. В финале горьковской повести, подавая «знамение» грядущих великих дел, Народ-Спаситель исцеляет парализованную девушку одним объединенным волевым усилием («волей к оживлению»), совершая естественное чудо. Такие чудеса, по словам Матвея, происходят по всей русской земле, поскольку естественные чудеса, творимые волей коллективных сил, повторяемы, подобно научным экспериментам. Ведь и те и другие подчиняются естественным законам, как уже познанным, так и еще не открытым. Всякий раз, когда собирается людской коллектив, объединенный общими сокровенными стремлениями, возникает огромная энергия, способная даже вернуть к жизни умирающую человеческую «материю», возобновить ее, вдохнув в нее душу. По существу, где бы ни «собирались двое или трое» (и, предпочтительно, больше) ради строительства нового Христа, «раскаленные угли пламенной веры» зажигают «костер светло горящих мыслей» (368), мощную энергию великих подвигов.

«Исповедь» не дает нам картины воскрешения мертвецов; повесть ограничивается исцелением одной больной девушки в знаменитом эпизоде, когда люди, собравшиеся для крестного хода, вливают свою жизненную силу в ее умирающее тело. Девушка не мертва, а только парализована, и «чудо» состоит «всего лишь» в том, что она вновь приобретает желание жить, а следовательно, способность ходить (жизнь — движение). Но в описании оживления девушки присутствуют намеки на что-то большее, чем исцеление от болезни. Так, ее лицо описывается как «полумертвое», бледное, как «белый воск» (386, 385), словом, больная выглядит почти как труп. Интересно, что она парализована четыре года, — это может быть намеком на пребывание Лазаря в могиле в течение четырех дней. Вливая жизненные силы в ее неподвижное тело способом, который можно назвать евхаристическим «переливанием жизни», народ насыщает ее «влагою живой» (388), будто живой и мертвой водой, то есть «воскрешает» ее, совершая нечто похожее на то, что видит рассказчик в более позднем очерке «Кладбище», о котором говорилось выше. Смертельно бледные щеки девушки окрашиваются румянцем, подобно тому как в «Кладбище» белые могильные камни розовеют от лучей заходящего солнца, источника жизни. Могучая «воля людей к воскрешению», «десятки очей», которые «обливали больную лучами» (388) волевой энергии, возвращают к жизни умирающую девушку, воскрешая ее «из мертвых». Не менее чем «несколько сотен энергий» слиты в единый поток, в живую и мертвую воду, столь часто упоминаемую в сказках, созданных самим народом и выражающих его неосознанные, но реальные теургические устремления и способности. Под действием этих лучей жизни парализованная девушка «встает», отвечая на коллективный призыв к жизни окружающих ее людей — ее «ожившее тело» (388) отбрасывает цепи неподвижности-смерти.

Аналогии с библейскими эпизодами воскрешения Христом дочери Иаира (Мк. 5: 22–42) и с воскрешением Лазаря очевидны. Однако чудеса Христа, как утверждали богостроители, были лишь символическими действиями, образно предвещающими будущее осуществление «настоящих» чудес в практике богостроительства. По мере того как строится новый Христос, повторяются и его чудеса, правда, пока еще не совсем «по-настоящему». Стоит отметить и то, что подобно тому, как Христос начинал с «легкого» случая, а именно с воскрешения только что умершей невинной отроковицы, так и народ-Христос начинает свою воскресительную деятельность с девственницы, в