Испытывая чувство единства с материнской природой, чувство, чуждое тем, кто отвергает ее из-за ее «демократичности», то есть готовности принять в объятия всех своих детей, а не только «избранных», Матвей понимает, что эта мать всех людей преисполнена не только жизни, но и (пока неполного) сознания. Пролетающую птицу он ощущает как «кусок земли», который обрел жизнь, форму и крылья, потому что желал обрести их (333). Мир природы, считающийся бессознательным, таит в себе много таких «кусков земли», жаждущих жизни и сознания. Природа — «не то», что мы думаем о ней (как объявил Тютчев в стихотворении 1836 года «Не то, что мните вы, природа…»), а скорее некое неразгаданное «существо», стремящееся к реализации своих возможностей и просящее помощи у своих «детей». Когда-то человек тоже был «куском» материи, возжелавшим обрести высшее сознание. В конечном счете вся материя с помощью божественного Сверхчеловечества обретет то, к чему стремилась испокон веков. В чем бы ни выражалось природостроительство будущего Человечества, ясно одно: недостаточно покоиться на груди матери-земли, как любящее дитя. Человечество должно стать «взрослым» (в федоровском понимании этого слова), то есть уяснить себе, куда направить «огненный поток живых сил» природы. Матвей пока только смутно («как бы сквозь тусклое стекло, гадательно») видит цель приложения ее сил, но он знает, что она будет ясна людям иных времен (389), когда все будут видеть «лицем к лицу» (1 Кор. 13: 12).

Скорее всего, этой целью послужит создание мира, в котором не будет смерти. Эта цель теперь кажется нереальной, но к ней медленно, но верно продвигается сама природа. Земля — «поле великих игр людей» (389), игр, которые называются метаморфозами, естественными чудесами и сказками, игр, ставших былью (все они, конечно, основаны на «научной» концепции эволюции, включая большую долю ламаркизма). Все, в чем нуждается Земля для полной самореализации, — это свобода творчества для всех людей. Дать человечеству эту свободу — одна из главных целей богостроительской народной революции. Богостроители будут вместе двигаться «вперед и выше» в новом крестном ходе — поступательном движении народных масс, поворачивая историю к «празднику красоты и правды» (390). Именно такой праздник, а не Страшный суд должен стать кульминацией творческой созидательности Бессмертного человечества. Конечно, эта великая цель встретит сопротивление со стороны тех, кто вовлечен в беспринципную торговлю всем и вся. Будет нелегко привить чувство родства миру «горестного одиночества» (355), где каждый существует сам по себе, но шествие, направляемое «огненной птицей» (386) «Святого Духа народа», нельзя остановить. Будущие поколения выстроят Бога из человека, а Бог не Бог, если он не дарует всем счастье вечной жизни.

После вышеупомянутой ночи экстатических видений и прозрений Матвей понимает, что Земля — это «чаша», наполненная «ярко-красной, неустанно кипящей, живой кровью человеческой» (390). Он также понимает, что в ней — тайна истинного Причастия (ср. «Кладбище»). Словом, Земля — будущий Эдем в космических масштабах. Вполне возможно, что миссия нашей планеты — принести жизнь в другие миры космоса, как уже предполагал Федоров. Она, несомненно, «не последняя» среди небесных тел и занимает достойное место в «пространстве между звезд», и поэтому она «гордо смотрит» в космические дали и глубины «очами океанов своих» (390). Она, быть может, станет матерью нового космоса; с ее помощью, возможно, «создастся храм» (370) той космической гармонии, о которой мечтал Федоров. Во всяком случае, «на празднике красоты и правды» прозвучит гимн, прославляющий подлинное единение матери-земли и ее дитяти — Человечества, которое она произвела на свет в долгих муках и которое завершило великое дело «возвращения сыновнего долга», освободив ее от всех разрушительных сил, включая страшное могущество смерти.

Горьковская философия бытия как жизнетворчество, то есть как созидание нового человека и нового мира, а также мысль о спасительности «красоты» в повести «Исповедь» вписывается в эстетику Серебряного века. Выражения вроде «дитя ослепительной красоты», «прекрасный бог», и «красота красот» (то есть Христос) повторяются в повести много раз; кроме того, в ней дается положительная оценка «творческой» любви без вожделения. В «Исповеди» в духе символистской эстетики провозглашается, что «красота спасет мир», совсем по Достоевскому, которого высоко ценили символисты. Однако горьковское понимание спасительности красоты все же является социалистическим вариантом этой идеи, вариантом, в обязательном порядке подразумевающим материализм и атеизм. Повесть нашла положительный отклик у многих символистов, например у Блока, (см. его статью «Народ и интеллигенция»), но были и критические отзывы. Так, соратник Мережковского Д. В. Философов выразил надежду, что Горький «наконец, выйдет из пеленок религии Луначарского — богостроительства» [Философов 1909: 104]. Тем не менее «конструктивный» оптимизм Горького, возможно, оказал известное влияние на его современников-модернистов и до некоторой степени разделялся ими. Так, в трилогии Сологуба «Творимая легенда», о которой пойдет речь в следующей главе, провозглашается активный оптимизм, который, как и горьковский, не видит для человечества преград на пути к совершенству. Не исключено, что Триродов, главный герой сологубовской трилогии, отчасти срисован с Горького, который в годы, когда писалась «Творимая легенда», жил в эмиграции на итальянском острове Капри; герой сологубовской трилогии также эмигрирует после революции 1905 года в некое государство южных островов. В меньшей степени «демократ», чем Горький, Сологуб отводит центральное место в деле преобразования мира скорее творческой личности, чем создающему чудеса коллективу. Индивидуум Триродов — друг, но не часть коллективного народа. Он творит ради всего рода человеческого и его будущего, основанного на всеобщем родстве, но занимает отдельное место среди людей не как «поэт, презирающий чернь», а как «демократический король», исполняющий по отношению к вверенным ему гражданам законы страны. Как известно, сходство часто подчеркивает различия, и Горький не случайно относился к трилогии Сологуба с враждебностью и даже отвращением [Cioran 1979:18]. Каковым бы ни было взаимодействие двух произведений и отношения их авторов, Сологуб в трилогии отходит от своей обычной очарованности смертью и не восхваляет ее как верный способ бегства от скудной нашей земной жизни, как в более ранних произведениях. Напротив, он объявляет Смерти войну, что и демонстрируется в следующей главе.

Глава 7

Федор Сологуб. «Творимая легенда»

Когда науки и искусства будут действовать одною и тою же силою, самые земли сделаются небесами.

Н. Ф. Федоров

Трилогия Ф. Сологуба «Творимая легенда» (1907–1914), первоначально называвшаяся «Навьи чары», свидетельствует о новой, «оптимистической», то есть положительно теургической фазе в развитии творчества Ф. Сологуба (Тетерникова). Новое название подчеркивает, что человек-артист — мастер своей жизни и может превратить «навий» мир реальности в живое произведение искусства. Автор, который в более ранних своих произведениях