которой к тому же еще теплится жизнь. Без сомнения, народ, подобно Христу, со временем перейдет к более трудным задачам и придет в конце концов к реальному воскрешению, такому как воскрешение Лазаря, то есть к оживлению покойника, уже тронутого тлением.

Матвея, ставшего свидетелем этих событий, неудержимо влечет к народу — источнику жизни, и он вносит свою собственную долю жизненной энергии и воли в выздоровление-воскрешение девушки, в его жизнетворный поток. Он присоединяется к коллективному воскресительному усилию не только ради девушки, и даже не во имя собственного спасения, а «для чего-то иного», по сравнению с чем и он, и она не более чем «перья птицы в огне пожара» (388). Иными словами, Матвей участвует в этом «пробном» общем деле ради будущего Дела, в котором сольются не сотни, а миллионы потоков энергии, создав непобедимую силу. Судя по успеху этого эксперимента, всемирное общее дело несомненно победит саму смерть при условии, что народ освободится от цепей своего рабства в Старом мире. Так, в представлении героя рассказа Достоевского «Сон смешного человека» возвращение потерянного рая достижимо при условии свободного единения, когда «все, все, все» захотят этого рая одновременно.

Богоискатель Матвей осознает значение увиденного им чуда и — теперь уже бесповоротно — делается богостроителем. Он закрепляет свою новую веру, поцеловавшись со случайным прохожим, переполненным, как он сам, радостью по поводу только что свершившегося естественного, но поразительного чуда. Их поцелуй знаменует народную, новую Пасху, означающую начало дела братотворения, выражаясь в терминах Федорова. Обменявшись поцелуем, два брата во Христе-Богостроителе вверяют себя новым истинным воскресителям — народу. Народ уже обрел коллективное бессмертие, но еще предстоит добиться и индивидуального бессмертия для каждой составляющей его отдельной личности. И русские люди обретут его: они выйдут за рамки как родового бессмертия, так и бессмертия в «вечной памяти», когда возгласят свой призыв Лазарю вернуться к реальной и настоящей жизни. Это будет призыв присоединиться к жизнетворной революции, посвященной в конечном итоге уничтожению смерти, а не только справедливому распределению материальных благ. Бессмертие всех и каждого — вот цель, которая оправдывает все.

Истинное божество

Однажды старый церковный сторож Власий, рассматривая многочисленные иконы на церковном иконостасе, задается вопросом, кто из них истинный Бог. И сам же отвечает на него, объявив Богом самого себя. Хотя он частично прав в своем «фейербаховском» решении, на этот вопрос можно дать более верный ответ: истинное божество — это сначала всероссийский, а потом и всемирный Христос, которого рабочие люди некогда создали по «собственному образу», а теперь воссоздают, строя истинного Бога. Воссоздание Христа вполне по силам народу — ведь он всегда строил, создавал, тяжко трудился, таким образом породив русскую культуру и ее бессмертные ценности. Иона объясняет Матвею, что все храмы были построены на «костях» народных (344). Те, кто считает себя элитой, создателем культуры, на самом деле, даже когда пытались служить нации и родине, чаще разрушали ее своими вечными распрями. Рассказывая о подвигах народа, Иона подчеркивает, что класс-спаситель, выстроивший величественный храм русской культуры, не получил за это благодарности, а был послан на Голгофу. Настало время положить конец его вековому распятию эксплуататорами. Народ не должен больше мостить своими костьми великолепные, но порочные города, подобные аристократическому Петербургу; чтобы воскресить себя, ему следует взять в свои руки инициативу осуществления дела. При этом «самовоскрешении» Христос должен быть воссоздан не как кроткий и страдающий Бог, а как торжествующий правитель Вселенной, вседержитель. В трудном деле превращения себя из смиренного богоносца в гордого богостроителя народу нужна помощь, а ее может дать «хорошая» интеллигенция.

Интеллигенция поможет народу стать истинным божеством, когда поймет, что руководить им и учить его значит воплощать и конкретизировать не собственные идеи, а «мысль народа» (371), без всякого снисхождения к «черни» и не считая себя уникальной элитой; это также значит не затворяться в одиночных монастырских или иных кельях абстрактного мышления. Интеллигенты, желающие стать частью созидаемого Божества, должны обрести духовное родство с народом, слиться с его животворным морем, взяв при этом на себя ответственную роль его авангарда. Как показывает путь Матвея, интеллигент может слиться с материнскими массами, внеся в коллектив идею полноценной личности, тем самым содействуя созданию подлинной общности, которая не исключает положительной индивидуальности. Стоит отметить, что когда Матвей еще верил в ложное церковное божество — он любил «своего» бога (то есть себя самого), но не уважал окружающих его людей. Обретя истинного Бога в народе, он слился со своими собратьями и обрел общего бога, поскольку

Истинное божество и народ-богостроитель — это одно и то же.

Народ — пока еще не Бог, но слияние идеального божественного народа с реальным русским народом неизбежно. Главное препятствие — демиургическое, авторитарное, патерналистское божество — рушится. Вместе с ним исчезают и многие другие «недоумения и темные страхи» (387), такие, как парализующее чувство собственного бессилия, собственной незначительности и мимолетности жизни. Если «Бог умер», то это лишь старый бог Старого мира: а новый Бог, который строится из бессмертного народа, становится сильнее с каждым днем. Матвей находит единственного всесильного, всеблагого и бессмертного Бога — народ (390): не индивидуалистичного сверхчеловека (часто таящего внутри себя подпольного человека), а божественное Сверхчеловечество. И «бози инии» (390) — их отныне не будет больше.

Новый мир

Превращение человека в Человека, одинокой «твари дрожащей» в достойную часть Бессмертного человечества, земной «твари» в божественного творца — вот что происходит в теургической и литургической драме создания Нового мира. В этом мире отменены законы как Ветхого, так и Нового Завета — их место занял «иной закон» (315). Его можно назвать «законом труда и творчества» (Заболоцкий), и именно он делает человека истинным повелителем матери-земли — повелителем и одновременно сыном, который заботится о ее благополучии. Все богостроители в «Исповеди» — это также «землестроители», чувствующие, что сама мать-природа тоскует по преображению не меньше, чем ее «дети».

Так, Иона, говоря об истинной религии богостроительства, обращается не только к Матвею, но и ко всей природе. По-видимому, он допускает, что «горы и леса» и все «живое, бодрствующее в ночи» (342) слушают его. Он на равных обращается к животным и даже к насекомым, как это делал святой Франциск, а ночь для этого народного мудреца подобна «старшей сестре» (346). И у Матвея с тех пор, как он пустился в странствия и открылся миру, появляется сугубо личное отношение к природе. Он учится быть кротким ребенком, отдыхающим на «груди» земли, кормящимся ее «теплым и пахучим соком» и чувствующим, как «растет его тело» (334),