— Ей самой сделали такую подтяжку, что она не могла наморщить нос.

— Кстати, о Карле Лагерфельде, — говорит Александр. — Он по-прежнему крут?

— Он сильно похудел.

— Ты думаешь?

— Уверена.

— А Донателла?

— А что с ней такое?

— Мне кажется, она носит длиннющие платья лишь потому, что ей приходится скрывать лодыжки.

— У нее лодыжки, как у слонихи.

— Представляешь, она смотрит себе на ноги и говорит: «Господи, я забыла снять тапочки!»

Оба начинают хохотать. Александр запросто толкает Веронику в плечо. Верный знак, что она ему нравится.

— О Боже, — продолжает та. — Ты слышал историю об одном дизайнере, который создал духи, пахнущие свежим хлебом?

— Быть такого не может! — восклицает Александр. — Вроде того запаха, который нагнетают по трубам в торговый зал, чтобы посетители проголодались?

— Да!

— Ты бы хотела быть одной из тех женщин, которые никогда не обедают и при этом весь день вынуждены вдыхать аромат свежего хлеба?! Этого достаточно, чтобы человек спятил. Или откусил себе палец.

— Разумеется, — отвечает та. — Потому духи и не пошли.

— Ну и, слава Богу, — говорю я. — А что новенького на рынке сейчас?

— Ах да. — Вероника принимает деловой вид. — Значит, так…

На сегодняшний день рассеивающиеся ароматы, так называемые «флэнкеры», — это верные деньги. Возвращение к классике. Таким образом, возникло сразу несколько новых марок — вроде Marc Jacobs Light, YSL Summer или Fahrenheit Blue.

— Том Форд переделывает свою Youth Dew для Estee Lauder, — говорит Вероника.

— Надо же… — тянет Александр. — А я думал, что он занялся кино.

— Судя по всему, нет. У меня здесь кое-что есть.

Она роется в куче бумаг на переднем сиденье и извлекает красивую визитку, выполненную золотыми буквами.

— «Теперь всеми вашими чувствами владеет Том Форд», — читает она.

Вот и хорошо, — говорит Александр.

— А что он изменил? — спрашиваю я.

— В точности не знаю, — отзывается Вероника. — Но он переделал Youth Dew, и теперь она называется Youth Dew Amber Nude.

— Неплохо.

— Он говорит так: «Я черпаю вдохновение из этого брэнда. Моей целью было — соединить блеск, качество и саму атмосферу Esteе Lauder и работать в таком духе над созданием коллекции сегодняшнего дня. Это уход от призрачной, однодневной красоты и возвращение к неторопливым ритуалам ухода за собой, когда женщина открывает приятно тяжелую косметичку и пользуется высококачественной продукцией. Для женщины в этом есть нечто глубоко интимное — ее истинная прелесть».

— Ты понимаешь, что это значит? — спрашиваю я у Александра.

— Не очень, — говорит он. — Но держу пари, Том заработал целое состояние.

— Возможно.

Мы прощаемся с очаровательной Вероникой. Домой мы — для разнообразия — возвращаемся первым классом.

— Итак, что ты думаешь? — спрашивает Александр, когда мы уже в салоне и берем по бокалу вина.

— Это было не то, что я ожидала. Я-то надеялась, что они будут всячески с нами носиться.

— Понимаю, — говорит он. — Совершенно очевидно, что они не хотели иметь с нами дела. Что мы слишком незначительны. — Александр вздыхает. — Чертих возьми, они заставляли нас нюхать всякую тухлятину.

— Вот-вот. Запах, как в спальне у подростка.

— Или в общественном туалете после рок-концерта.

— Ага.

— Боже, какая гадость, уберите это. — Он улыбается. — Неудивительно, что люди вроде нас с тобой покупают исключительно эксклюзивную косметику. Мы же не хотим, чтобы от нас несло, как из сортира. Или как от простых смертных. Когда ты в последний раз покупала духи от какого-нибудь ведущего производителя?

— Не помню, — отвечаю я.

— Когда тебе было лет семнадцать или около того, готов поспорить. Духи — это штука, рассчитанная на массового потребителя. А мы — пора это признать — в этом совсем не разбираемся.

— Ты прав, — соглашаюсь я.

— Просто стыд и срам! Ведь сделка могла получиться что надо. Мы бы заключили с ними контракт на три года, и им бы пришлось поддерживать доходы на нужном уровне и следить за продажами, чтобы не упустить лицензию.

— Конечно.

— В такой ситуации мы бы ничего не теряли. Мы бы просто не могли что-нибудь потерять. Нам оставалось бы только заколачивать деньги, а если бы они не справились, то мы бы поискали другой способ, например, сменили название. Черт подери, мы бы даже могли попросить Тома Форда, чтобы он написал для нас текст рекламного ролика.

— Да.

— Может быть, в следующем году?

— Или через два года?

— Или через три?

Мы поднимаем бокалы.

Из поездки мы возвращаемся в еще более решительном состоянии духа. Выпив три бутылки вина, мы решаем, что еще наступит то время, когда я буду отмахиваться от предложений, как от назойливых мух. И что однажды, если мы вдобавок обретем авторитет в мире упаковки и рекламы, наступит время, когда мы будем счастливы продать кому- нибудь наше имя. В конце концов, как нам стало ясно, никто из нас не в состоянии отличить Chanel № 5 от Stella или Marc Jacobs Light. Во всяком случае, кого это волнует; пусть даже наши духи будут пахнуть старыми кроссовками — лишь бы продавались.

Триш несколько потрясена, когда мы делимся с ней своими идеями. Со всей эмоциональностью уроженки Хокстона она спрашивает:

— Что? Вы готовы поместить свое имя на упаковку товара, который вам не нравится?

— Если дойдет до этого, то да, — говорю я.

— Я бы никогда такого не сделала! У меня слишком строгие моральные принципы.

— Некоторые не могут позволить себе думать о морали, — возражает Александр.

— Некоторые просто никогда не обращали на нее внимания, — говорю я, глядя на него.

— Не представляю себе, как такое возможно. — Триш качает головой. — Я хочу сказать, это просто незаконно.

— Да. — Я улыбаюсь. — Когда у тебя будет своя фирма, Триш, тогда ты сможешь первой бросить в меня камень.

— Я никогда не стану заниматься бизнесом! Не хочу торговать.

— Мне нравятся эти брюки, — говорю я, глядя на ее ноги. — Где ты их достала?

— Через приятеля, — отвечает Триш. — Он работает у одного дизайнера.

— Правда? И сколько они стоят?

— Я заплатила семьдесят пять фунтов.

— Они того стоят.