– Да, – кивнул я. – Уверен, что вы правы.

– Я не выступаю против предоставления органов для пересадки.

– Ничуть в том и не сомневался.

– Это современное чудо. Спасает тысячи жизней. Я только утверждаю, что, когда современные научные чудеса сходятся с природными чудесами, это приводит к некоторым очень интересным итогам. И единственное, что мы способны предвидеть с некой определенностью, – это то, что будут они совершенно непредвиденными. Так почему же столь трудно вам дается мысль о том, что со временем воздействие, возможно, угаснет?

В первый раз за долгое время я оторвал голову от тарелки.

– Потому… когда она была здесь… я обращался с ней, словно с притворщицей, или безумной, или ломающей дурочку, или как-то по-иному ведущей себя полностью неправильно. А сейчас я не знаю, где она.

– Хм-м-м. Это создает трудности. Согласна.

Большую часть остального времени застолья Конни потратила на разъяснение различных способов, какими сахар разрушает у людей клетки. Так что, когда прибыл официант с подносом десертов на пробу и повел речь о том, сможет или нет он нас соблазнить, мы оба прыснули от смеха.

– Только счет, – сказал я, пряча, насколько хватало сил, свое огорчение. Этот поднос с десертами я еще раньше поедал взглядом, пока он подбирался к соседнему столику, и фактически ощущал вкус шоколадного торта-суфле.

Конни подняла на меня взгляд, сложив руки на столе перед собой: в позе ее было что-то оценивающее, итожащее. Окончание в высшей мере неожиданного вечера. И оказалось, что ее откровенная визуальная оценка застала меня врасплох и сбила с толку.

– У меня есть пара статей, которые я накропала для книги, которая, похоже, имеет к этому отношение. Возможно, вам будет интересно. Я перешлю их вам, если хотите. У вас есть визитка?

– А-а. Визитка? Сейчас посмотрю. То есть само собой визитки у меня вообще-то есть, только вот захватил ли я хоть одну с собой? Обычно я держу две штуки в бумажнике. Если только я их не раздал. Я давно уже выпал из обычного потока событий такого рода. Знаете, даже не проверяю.

Балаболя, я извлек бумажник из заднего кармана брюк и мысленно долго и нудно увещевал себя фразами типа: «Заткнись, Ричард» и «Ты опять слишком много болтаешь».

Раскрыв кошелек, нашел в нем две свои визитки.

Протянул одну из них через стол Конни.

Она надела очки для чтения (они висели у нее на цепочке, обвивая шею) и изучала мою визитную карточку до странности долго. Дольше, чем потребовалось бы на то, чтобы дважды прочитать каждое слово на ней, каждое число.

– Вы живете в Сан-Хосе?

– Да.

– А я-то решила, что вы живете в Л-А[19].

– Нет уж, спасибо.

Она засмеялась.

– Так, где вы остановились?

– В «Двойном дереве», всего несколько кварталов от университета.

Я не сказал, что уже выписался из гостиницы и не намеревался оставаться еще на ночь. Надеялся, что еще отыщется свободный номер. Если нет, то найдется в какой-нибудь другой гостинице.

– А-а. Отлично. Это всего в трех-четырех кварталах от моего отеля, по-моему. Возможно, я обеспокою вас просьбой отвезти меня обратно: избавить меня от вызова такси. Я не взяла машину в аренду, поскольку не выношу ездить в незнакомых городах. А есть ли город, более незнакомый, чем Л-А? Я вас спрашиваю.

Я слегка улыбнулся и обнаружил, что ломаю голову над вопросом, ругает ли она себя когда-нибудь за излишнюю болтливость.

Потом выражение ее лица незаметно переменилось. Стало менее добродушным.

– Вы ведь приехали сюда не только ради этого, так?

Мне стало неловко, будто меня поймали на лжи или на прегрешении.

– Именно ради, вообще-то. Да.

– Знаете, есть другие исследователи, направление работы которых больше связано с пересадкой органов.

– Только они не читали лекций нигде на западе. А вы читали.

По пути обратно к гостинице Конни спросила:

– Что помнит ваша реципиентка?

– Всего лишь меня. По-моему. Она всего лишь помнит меня. Клянется, что в ту же минуту, когда я вошел к ней в больничную палату, она меня узнала. И полюбила меня.

– Обычное дело, – кивнула Конни. – Коль скоро сердцу суждено что-то помнить, приходится полагать, что любимые-близкие будут вспоминаться в первую очередь.

Я молча вел машину несколько кварталов. Меня поражало, до чего ж я устал. То и дело приходилось собирать все силы, чтоб быть уверенным, что я не ошибаюсь, ведя машину в состоянии, слишком близком ко сну.

Голос Конни заставил меня вздрогнуть:

– Вы ее любите?

– Кого? – Вопрос глупый, полагаю, но, возможно, она имела в виду Лорри.

– Вашу реципиентку.

Я был ошеломлен, вопрос совершенно ошарашил меня. Не мог понять, зачем ей было спрашивать о таком.

– Нет. Я не люблю Виду. Как можно? Она еще дитя.

– А-а, – заговорила Конни, меняя тон. – Она ребенок. Большая разница. Постойте… как она могла быть ребенком? Как бы размер подходил для пересадки?

– Да нет. Она не малютка. Ей что-то около девятнадцати. Или, может, сейчас уже двадцать.

– А-а. Такое, значит, дитя.

Я попробовал разобраться в тоне, каким это было сказано, но у меня ничего не вышло.

– Она… на самом деле ребенок. Страдает анорексией и совершенно не в себе, почти всю свою жизнь прожила вне мира сего и… что говорить, поверьте, если б вы встретились с ней, то поняли бы, что я имею в виду. Она всего лишь ребенок.

– Значит, ваша любовь больше направлена на сердце, бьющееся у нее в груди.

– Да. Нечто, больше похожее на это.

– Я была уверена, что тут есть кое-что, что вы очень сильно любите. Это пробивается наружу.

Мы встали перед ее гостиницей. В самое время.

Она обернулась и внимательно оглядела меня – оценивающе, как и тогда, под конец застолья, – и я встревожился ничуть не меньше. Наверное, даже больше в свете того странного оборота, какой принял наш разговор.

– Что ж, – сказала она. – Было очень приятно с вами познакомиться, Ричард Бейли.

Она протянула правую руку, и я пожал ее.

– Я на самом деле признателен вам за уделенное мне время, док… Конни.

– Очко в мою пользу, – сказала она.

Потом открыла дверцу машины и вышла на темную улицу.

Я вздрогнул и подпрыгнул, когда она захлопнула за собой дверцу, и взглядом провожал ее до самого входа в гостиницу. Джентльменство своего рода. Ожидал, когда появится уверенность: все, вошла, порядок. Если не считать того, что появился швейцар, чтобы сыграть точно такую же роль.