Она отпустила всё.

Лейли лишилась семьи, друзей, даже средств к существованию – но никак не ожидала, что лишится еще и злости.

В последнее время девочку охватило странное спокойствие, и она начала задумываться, уж не так ли выглядит смирение. Шею словно пригибало к земле невидимым хомутом – осознанием, что, как бы плохо ни шли дела, они всегда могут пойти еще хуже. «Прикуси язык, – нашептывал ей внутренний голос, – и радуйся тому, что осталось, пока и его не отобрали».

Эта мысль внезапно напомнила Лейли о Беньямине Феланкасаке.

Девочка всегда считала его бесхребетным простаком. Доброту его она расценивала как признак слабости – спутник легкой и беззаботной жизни. Но, узнав получше и Беньямина, и его маму, Лейли изменила свое мнение.

Ее традиционно раздражали чужие улыбки, беспечное милосердие и спонтанные жесты благотворительности. Но теперь мордешор задумалась, не ошиблась ли с их толкованием. Возможно, не наивность, а собственные беды пробуждали в человеке доброту. Возможно, это боль вызывала сострадание.

Посередине этой мысли Лейли и настиг дверной звонок.

* * *

Девочка решила не спешить.

Вдруг это Старейшины? Вдруг они передумали и решили отвести ее в суд уже сейчас? Поэтому она как можно медленнее направилась к двери, собирая длинные каштановые локоны в низкий пучок у основания шеи. В дверь позвонили опять. Лейли дрожащими руками стянула с крючка яркий бахромчатый шарф, повязала его изящным узлом на горле, глубоко выдохнула, успокаиваясь, и наконец отперла дверь.

От увиденного она чуть не упала.

На пороге стояли Беньямин, Оливер и Алиса, и Лейли при всем старании не сумела скрыть бурю охвативших ее чувств. Счастье, облегчение, смятение…

Ей просто не удалось бы удивиться еще сильнее.

Лейли была уверена, что друзья покинули ее навсегда. Что по горло сыты ее холодностью и грубостью. Она не могла придумать ни одной причины, зачем бы им возвращаться сюда, в этот промозглый дом, где с ними обращались в лучшем случае со скрытой враждебностью.

– Что вы здесь делаете? – наконец изумленно выговорила Лейли.

– Тебя ищем, – ответил Оливер так торопливо, что слепил два слова в одно. Эта девочка определенно обладала магическим даром превращать его мозги в пудинг.

– Меня ищете? – растерянно повторила Лейли, переводя на него взгляд. Мордешор все не могла поверить, что они в самом деле вернулись. Вернулись ради нее. – Но… зачем?

– Чтобы помочь, конечно, – с улыбкой ответила Алиса, заворачивая их разговор к тому, первому, который состоялся у этого же порога несколько вечеров назад.

Но на сей раз Лейли ответила на доброту добротой.

Лицо девочки оттаяло, а рот расцвел в улыбке, которая достигла самого дна распахнутых янтарных глаз. Оливер никогда не видел, чтобы Лейли улыбалась, показывая зубы – она просто не обнажала прежде столь сильных эмоций, – и, пожалуй, разглядывал их чуть дольше положенного. К счастью, мордешор ничего не заметила.

– Вообще-то, – тихо кашлянул молчавший до того Беньямин, – мы бы не отказались от чашечки чая.

* * *

Пожалуй, я должна кое-что пояснить.

Это был не первый раз, когда Алиса, Оливер и Беньямин встретили в тот день Лейли. Нет, они прибыли в Чаролес около полудня, а этот разговор состоялся намного позже. Солнце уже клонилось к горизонту, облака стремительно окрашивались пурпуром, и трое детей только что вернулись от Мадаржун, где экстренно провели внеплановое совещание. Видите ли, они случайно наткнулись на Лейли в довольно… личный момент, а потому единодушно убрались подальше и решили никогда в жизни об этом больше не заикаться. Правда, много лет спустя романтично настроенный Оливер допустил роковую ошибку и все-таки поделился данной историей с Лейли. Он описал увиденную сцену и то, какое впечатление (наряду со множеством других сцен) она на него произвела – желая проиллюстрировать, как дошел до своих нынешних чувств. Лейли, вопреки его ожиданиям, была в ужасе; именно так я обо всем и узнала.

Итак, вообразите.

Полдень. Солнце сияет прямо в зените, не обращая никакого внимания на тяжелый густой снегопад, заметающий бескрайние владения мордешора свежим слоем бриллиантовой пудры. На заднем дворе, наполовину в сугробе, стоит фарфоровая ванна, до краев наполненная красной жидкостью. В ванне лежит наша героиня. Она полностью одета; одна нога покоится на бортике, голова откинута назад, лицо обращено к небу, а длинные каштановые волосы развеваются по ветру. Платье собралось гармошкой на колене задранной ноги, и свесившиеся из ванны мокрые складки пятнают новорожденный снег ужасающими алыми каплями. В одной руке девочка держит щетку и с ожесточением трет богато расшитое плечо; от такого напора бриллианты срываются с ткани и, беззвучно блеснув напоследок, исчезают в сугробе. Кажется, будто она купается в собственной крови; в волосах запутались лепестки роз, на щеках замерзли багровые слезы, но она улыбается чему-то невидимому – может, воспоминанию? – и тихонько напевает зимнему ветру. Она поет на незнакомом языке – древнем, красивом, вибрирующем под сводами нёба. Слова печальны и размеренны, будто стихи. Да, это снова Руми, ее старый друг, напоминающей о чем-то, что утешает ее сердце.

Вот перевод строфы, которую нашим друзьям удалось расслышать наиболее четко:

Мордешор должен был подходить к омовению мертвецов безо всякого ханжества – а это значило, что иногда ему следовало очищаться и самому. Это было церемониальное омовение духа, а не плоти (что намного более важно), и Лейли проводила такие ритуалы регулярно. Но сегодняшний день мог стать для нее последним в качестве мордешора, Лейли расчувствовалась по этому поводу, и строки Руми единственные показались ей подобающими случаю.

Именно их услышали Алиса, Оливер и Беньямин, когда ненароком увидели Лейли в первый раз. Конечно, сначала они стучали и звонили в дверь – но им никто не ответил, и друзья, забеспокоившись, решили заглянуть на задний двор. Там-то им и открылась эта непостижимая картина; вся сцена выглядела столь прекрасной и пугающей, что они просто оцепенели, не зная, как быть. (Интересно, что этими же двумя прилагательными Алиса однажды опишет мне свою любимую подругу.) Алиса застыла в благоговении; Беньямин был заинтригован; а у Оливера Ньюбэнкса подогнулись колени, так что он, сам того не сознавая, вслепую вытянул руку и ухватился за плечо Беньямина. Всё в Лейли было необыкновенным и выдающимся – хотя сама она, похоже, никоим образом не хотела выделяться. Оливер всю жизнь старался отличиться от окружающих – оставить след, который отметит его среди ровесников – и теперь просто не мог понять эту девочку. Кажется, ей не было ни малейшего дела до того, какое впечатление она производит, ужасает или завораживает мир.

Видите ли, Лейли Лейла Фенжун владела редким даром, который сама пока не сознавала.